Восстания военных поселян в 1817-1831 гг. - [9]

По-видимому, генерал Коровкин и весь его штаб, обескураженные отражением мятежниками кавалерийского натиска улан 27 мая, совершенно растерялись. По крайней мере в течение трех дней после этого они не предпринимали никаких мер противодействия восстанию, которое все более и более расширялось, подкрепляя в восставших крестьянах уверенность в их силах и правоте. Адъютант генерала Коровкина штаб-ротмистр Рубец был послан им в Харьков с словесным донесением к генерал-лейтенанту и сенатору Горголи, ревизовавшему в это время Харьковскую губернию, при чем возникшие беспорядки были объяснены простым недоразумением и желанием крестьян услышать от самого сенатора и гражданского губернатора Муратова подтверждение того, что они действительно по высочайшей воле обращаются в военные поселяне.

Получив такое донесение, Горголи вместе с Муратовым тотчас же выехали в Шебелинку, перед которой расположился на бивуаке весь штаб Серпуховского полка с генералом Коровкиным во главе. Но вследствие распутицы и разлива Донца Горголи с Муратовым прибыли к Шебелинке только 30 мая утром. В это время к Шебелинке подошли вызванные накануне генералом Коровкиным войска: 2-я уланская дивизия в полном составе и батарея конной артиллерии.

Слобода Шебелинка занимает котловину за рекою Донцом. Со всех сторон окруженная горами, она соединяется с другими селениями нешироким ущельем; в конце деревни около кладбища на окопанной площадке — «городке» — находился лагерь мятежников. Правительственные войска расположились на горах вокруг деревни, сжав ее кольцом. Орудия конной батареи были наведены на лагерь мятежников. Но и это не устрашило восставших, и когда, выяснив обстановку, сенатор Горголи в парадном мундире, с указом царя, сопровождаемый губернатором Муратовым, отправился для переговоров в лагерь мятежников, он встретил здесь не смятение и раскаяние, а упорную решимость стоять за свое дело до конца.

Горголи снова прочел им указ царя, удостоверил его подлинность — показывал царские печати и подпись, убеждал покориться, но… дело было вовсе не в указе. Крестьяне решительно заявили сенатору, что все равно «не дадутся в уланы», что обещанных милостей, перечисленных в указе, им не надо, так как они знают им цену. Видя, что ни парадный его мундир, ни ордена, ни красноречие не производят впечатления на мятежников, Горголи указал на орудия батареи и выстроенных в боевом порядке улан, пригрозив, что к покорности вынудят их силою. Тогда в крайнем возбуждении мятежники привели сенатора к трупам своих товарищей, убитых уланами. Трупы не были преданы земле и лежали в ряд на помосте перед баррикадами. «Все ляжем рядом с ними, ежели не оставят нас жить по-прежнему, — не покоримся», — заявили они сенатору.

Интересно отметить, что в своем рапорте царю о происшествии в Шебелинке Горголи пишет о том, как он был поражен дисциплинированностью мятежников, которые, несмотря на свое возбуждение и угрозы им с его стороны, «никакой невежливости ему не чинили». Но особенно удивило сенатора то обстоятельство, что никто из мятежников не был пьян, и к двум винным лавкам в деревне был приставлен караул. «При безвластии и имея искушение, они все оставались трезвы», — пишет сенатор.

Весь день продолжались переговоры, оставшиеся бесплодными, и Горголи ни с чем возвратился в штаб дивизии. Генерал Коровкин собрал военный совет, на котором было решено на завтра применить к мятежникам оружие. Им было об этом объявлено и в то же время предложено всем раскаявшимся в участии в мятеже удалиться из лагеря, для чего на всю ночь с 30 на 31-е мая ущелье было оставлено свободным. Решимость мятежников была настолько упорна, что никто, кроме нескольких женщин и детей, не ушел из лагеря. В эту ночь в лагере мятежников не спали.

Едва взошло солнце 31 мая, как к бунтовщикам в последний раз пришел от штаба парламентер с предложением покориться. Ему ответили отказом. Тогда был сделан один пушечный выстрел гранатой через головы восставших. От выстрела на противоположном конце селения загорелся стог сена. Толпа разразилась громким «ура!». Из уст в уста начала передаваться весть, что стрелять в них не будут. Но затем отдан был приказ стрелять в толпу картечью. И с близкого расстояния, почти в упор, в собравшихся на тесной площадке городка мятежников было сделано 23 выстрела, после которых уланы в пешем строю пошли в атаку. Трудно вообразить, что произошло после такого бешеного артиллерийского обстрела на маленькой площадке, где собралось более 3 000 мятежников. Картечь произвела страшное опустошение. Вооруженные карабинами, уланы наступали по всем правилам боя: после выстрела они отступали в заднюю шеренгу и пропускали вперед пикинеров. Но, несмотря на потери, на разительную разницу в вооружении, восставшие мужественно защищались, ранив до 50 улан и эскадронного командира ротмистра Баранова. Неравный бой длился недолго. Наступавшие со всех сторон уланы загнали мятежников на середину деревни и здесь заставили их сдаться.

Во всеподданнейшем рапорте сенатора Горголи показано, что во время усмирения убито на месте 52, тяжело ранено — которые там же и умерли — 28, а всего 80 человек, в том числе одна женщина. Отправлено в госпиталь раненых 100 человек, из них 29 умерло, 39 выздоровело, а 32 оставались в госпитале к 14 августу, когда был подан этот третий его рапорт. Несомненно, показанные здесь цифры далеко ниже действительных. Сведения поступали к Горголи от начальства дивизии, которое старательно преуменьшало потери мятежников, так как Горголи не одобрил столь жестокой расправы генерала Коровкина с мятежниками, о чем и писал царю. По другим сведениям, только в Андреевский госпиталь (Борисоглебского уланского полка) было доставлено около 400 раненых, а в рапорте сенатора Горголи, согласно донесениям начальства, в Андреевском госпитале показано лишь 60 человек. В этот госпиталь было привезено так много раненых, что поместить их в нем оказалось невозможно, и их положили в манеже на земле на соломе в четыре ряда. Три госпитальных врача Бирнбаум, Пауль и Следзиевский работали не покладая рук, и все же большинство раненых умерло.