Восстание ягда Кропора - [33]

В центре их строя, укрытые за круглыми окованными щитами, без шлемов и панцирей, в косматых чёрных шкурах, сплоченно двигались пехотинцы.

По бокам от них, на сильных конях, за длинными щитами, сплочённо двигались всадники.

— Что это за войско? Кто они? Откуда они пришли? — прокатились по рядам воинства Ствова вопросы.

— Это франки или саксы, — прокатилось между варягов.

— Когда я ходил с конунгом Инграром по Эмсу и Лабе, я видел таких воинов. Они тогда бросали эти зазубренные ангоны в щит, наступали на его древко, оттягивали щит к земле и поражали врага мечами. Они ловко и смертоносно бросали свои франциски, эти двусторонние топоры.

— Это саксы! — подхватил кто-то, — у них длинные ножи, они делают из кожи убитых людей попоны для своих лошадей!

— Они движутся на стреблян или на нас?

Над полем воцарилась могильная тишина.

Оба стреблянских войска, прекратив сражение, стали строиться вокруг своих стягов лицом к новому врагу. Бурундейская конница, оказавшаяся между ними, тоже развернулась лицом к саксам.

Начался с утра назревающий дождь. Заоблачный гул стих. Тишина над ратями, нарушаемая клацаньем оружия, стонами раненых, плачем женщин, и резкими гортанными криками пришельцев.

И вот, под надрывный звук рога и душераздирающий вой, саксы бросились на стреблян.

Их натиск был страшен. Первый ряд стреблян рухнул под смерчем из копий-агонов и франциск. Всадники ворвались в гущу с реблянской пехоты, топча, сшибая с ног, орудуя длинными мечами как косами.

Стребляне дрогнули, начали пятиться. Их клич захлебнулся, упал стяг, сквозь треск и лязг пробился вопль:

— Оря ранен!

Видение этого эпизода прошлогоднего сражения при попытке захватить хранилища кооаблей, за одно мгновение пронеслось перед Решмой. Он вздохнул, исподлобья уставился на Ждыха, снова приближающегося к нему.

— Чего ещё? — спросил он у вятича.

— Мы просим, хозяин, поклясться в обещаниях своих Ярилом-громовержцем про оплату в два безана на обереге, — Ждых протянул Решме грубо вырезанное из кости изображение птиц, змей, молний и чудовищ.

Придав лицу серьёзное выражение, Решма приложил руку к оберегу и сказал на кумите:

— Натоот!

Ягд Эйдлах прикрыл рот, чтобы не засмеяться.

Ждых побежал к Палеку с криком:

— Он поклялся своим богом! — и тотчас он подступил к Решме в третий раз, уже с подношениями: пшеничный корж с мёдом, фигурка из яшмы, изображающая длиннобородого воина на коне.

— Это от персидских игральных костей шахмат, — пояснил вятич, — не знаю, как в неё играют.

Он быстро удалился. Ягд Эйдлах поднялся, растирая затёкшие ноги и жмурясь сказал:

— Пойду, пройдусь. А ты, ягд, поспал бы, поел.

— Поем, — кивнул Решма.

Он снова повернулся к монаху:

— Давай, Ружик, странный монах, не знающий по-латински даже, рассказывай дальше, что ты делаешь в Моравии.

Был, наверное, уже полдень. Пространство между стволами деревьев, было всё изрезано полосами золотого солнечного света. Птицы оолосили без устали. Щебет их, клёкот, близкий, далёкий, умноженный эхом, делал лес на холме бесконечно глубоким, а воздух плотным и осязаемым.

Дождь закончился. Запах пожарищ рассеялся совсем. С хрустом и топаньем неподалёку пронёсся кабаний выводок, не обращая внимания на скопление людей и лошадей. Полосатые спины поросят стремительно мелькнули в световых паутинах. Рядом тявкнула лисица. Очень далеко затрубили в рог, протяжно, тоскливо. Ему ответили с нескольких сторон на разные лады. Рёв оленя закончил эту перекличку, но никто не откликнулся на его призыв вызов. В который раз встревожились кони, втягивая лесной воздух мокрыми ноздрями. Запах какого-то лесного зверя, может быть медведя, растревожил их. Две чёрные белки, стремительно пронеслись в ветвях. Становилось жарко.

По знаку Решмы, вятичи схватили монаха сзади за руки, а Плек, улучив момент вдоха, что было силы ударил его кулаком меж под рёбера. Ружик от этого задохнулся, рухнул, и будто умер, но был быстро приведён в чувство ударами ладоням по лицу. Его снова усадили перед Решмой.

— Ну, сейчас скажешь мне правду, кто ты, и что тут делаешь? — спросил Решма у него.

Увидев жёлтые, с удлинёнными зрачками глаза Решмы, монах понял, что его сейчас начнут люто и долго умерщвлять как христианского мученика во времена императора Нерона. Первым инстинктивным желанием Ружика было бежать. Он попытался высвободится из рук мучителей. Он отчаянно вырывался, продемонстрировав, что под кротким обликом в мокрой рясе, скрывается ловкий, сильный и умелый боец. Озверевшие лица вятичей, прилагавших значительные усилия для его усмирения, говорили сами за себя.

Контраст между продемострированной ранее суетой сухих суставчатых пальцев, судорожным дыханием, хрипотой, дрожью щетинистого подбородка и его навыками борьбы, вместе с твёрдым взглядом чёрных глаз, был велик. Становилось понятно, что Ружич не тот, за кого себя выдаёт.

Наконец, Ждыху удалось обхватить монаха сзади, лишив его подвижности, а Палеку нанести монаху несколько сильных ударов в живот ногой.

Дождавшись пока монах отдышится, Решма сел на сундук, сложив ногу на ногу, положив на колени узкие, белые ладони и спросил на разговорном греческом языке: