Восстание - [9]

Директор банка сидел, уткнув нос в тарелку, несколько смущенный тем, что его собеседники говорят так громко и привлекают внимание окружающих. Вопрос Юги застал его врасплох, так как он не слишком внимательно следил за разговором. Ему, привыкшему к точным цифрам и расчетам, споры за стаканом вина всегда претили, казались поверхностными, если не просто нелепыми. Серьезный вопрос невозможно разрешить между венским шницелем и яблочным пирогом. Такие разговоры могут лишь запутать дело. Но не успел Думеску ответить, как в их беседу бесцеремонно вмешался посторонний мужчина, сидевший за соседним столиком.

— Позвольте уж мне…

Все обернулись, удивленные вторжением в спор чужого человека.

— Разрешите представиться — Илие Рогожинару. Я имел счастье познакомиться с господином Югой сегодня в поезде.

Арендатор сидел за столиком один. Он пришел позже и невольно стал свидетелем спора. Не обращая внимания на общее недоумение, он придвинул свой стул ближе и продолжал, словно беседуя со старыми знакомыми:

— Я встреваю лишь потому, что господин Юга говорит, будто бы арендаторы такие-сякие… Дело не в том, что я сам арендатор, только думаю, что господин Юга ошибается, когда возводит напраслину на людей. Вы уж, барин, на меня не обижайтесь, если мы опять не сойдемся во мнениях. Арендатор никакой беды и напасти стране не приносит, как вы это говорите или как в газетах пишут. Чего нет, того нет! Чтобы выколотить деньги за аренду да и себе небольшой заработок обеспечить, арендатор вынужден трудиться втрое больше, чем помещик. На арендатора мужик работает не лучше и не дешевле, чем на барина, а скорее наоборот. Да я хоть господина Югу могу взять в свидетели — пусть он сам скажет по правде: разве в соседних с Амарой имениях, там, где хозяйничают арендаторы, крестьяне работают в худших условиях, чем в его поместье? Вот и выходит, что арендатору деваться некуда, и он вынужден сокращать расходы, лучше обрабатывать землю, распахивать пустоши, использовать машины, в общем — должен поднимать уровень сельского хозяйства! А разве это не идет всем на пользу? Конечно, среди арендаторов, так же как и среди помещиков, могут быть подлые люди, которые бессовестно притесняют крестьян и выжимают из них все соки, но будет неправильно и несправедливо осуждать их скопом, безо всяких скидок на обстоятельства! Нет, это не по справедливости.

Раздраженный беззастенчивым вмешательством арендатора, Григоре Юга резко возразил, презрительно подчеркивая каждое слово:

— Возможно, оно и так, почтеннейший, но если бы между помещиками и крестьянами не встали арендаторы, сегодня в Румынии не было бы никакого крестьянского вопроса! Появление арендаторов помешало естественному и нормальному переходу земли в руки крестьян. Те помещики, которым земля надоела, просто продали бы ее крестьянам, если бы не появились арендаторы и не продолжали обеспечивать владельцам поместий большой и верный доход, без малейшего труда и хлопот с их стороны.

— Может быть! — простодушно улыбаясь, согласился Рогожинару — Вполне может быть… Не спорю… Однако это при условии, что крестьянин и в самом деле трудолюбив и предприимчив. Но у меня в этом деле большой опыт, и я знаю одно: арендаторы появились именно потому, что румынский мужик — это тупой и равнодушный бездельник, который хочет получить все готовенькое от барина или, в последнее время, от государства… Вот так-то оно и есть, господа… Вы уж меня извините, если думаете по-иному, но я…

Балоляну безнадежно махнул рукой, не найдя слов, но Григоре, с трудом сдерживая негодование, резко перебил арендатора:

— Я еще в поезде слышал от вас то же самое, но не возразил вам тогда, ибо мне представляется чудовищным, что человек, который живет и богатеет за счет эксплуатации крестьян, способен так упорно утверждать, будто крестьяне — лентяи и бездельники. Даже если предположить, что ваше утверждение соответствует действительности, то ваш упрек, или, точнее, оскорбление, относится отнюдь не к крестьянину, а к тем, кто освободил его лишь формально, по существу оставив в цепях, как во времена рабства. Вместо того чтобы приобщить крестьянина к знаниям и воспитать его в духе гражданственности, его насильно продолжают держать во тьме невежества. Оказывается, нужен был не крестьянин-гражданин, а крестьянин-животное, рабочий скот. А теперь — верх издевательства! — его еще и оскорбляют, утверждая, что он ленив и злобен… Спросите-ка его, — продолжал Григоре, указывая на оцепеневшего от неожиданности Титу, — он лишь недавно приехал сюда из Трансильвании, спросите его, ленивы ли и тупы ли там крестьяне. И вы не должны еще забывать, что там румыны находятся под чужеземным игом! Но у трансильванского крестьянина нашлись настоящие руководители-наставники, которые его обучили, открыли глаза, развили разум и на своем примере показали ему, где правильный путь. Мы же здесь все только болтаем о крестьянах и довольствуемся тем, что переливаем из пустого в порожнее, но никогда не делаем для них что-либо бескорыстно, от чистого сердца!

Горячность Григоре вызвала у окружающих иронические улыбки, да и сам он понял всю неуместность своего пафоса и тут же умолк, еще более смущенный, чем Думеску, который начал проявлять явные признаки нетерпения. Хотя у Рогожинару ответ так и вертелся на языке, он предпочел не обострять спора и ограничился тем, что пробормотал что-то невнятное, уткнувшись в тарелку. Лишь Балоляну, обращаясь к друзьям, тихо заметил: