Воссоединенные - [42]

— Да?

— Я исследовал геном вируса, взятый у пациента с периферийной сыпью. В белковой оболочке гена выявился дополнительный экземпляр нейронных включений. Вы понимаете, о чем я говорю?

Я понимаю.

Мутация находится прямо у нас в руках.

Глава 15. Кассия

Вечерние сумерки окрашивают белые стены в золото. Небо холодное и синее, за исключением того места, где солнце садится за горизонт. Именно в это время, каждый день, мы собираемся вместе. Один человек расскажет двум, два скажут четырем, это увеличивается в геометрической прогрессии, и в течение нескольких недель мы имеем то, что я называю нашим собственным прорывом.

Я не знаю, кто первым начал называть это место Галереей, но название прижилось. Я рада, что люди проявляют интерес даже к такой мелочи, как название нашего места. Больше всего мне нравится тот момент, когда я слышу шепот тех, кто здесь впервые. Они стоят перед стеной со слезами на глазах, и прикрывают рты ладонями. Хотя я могу ошибаться, но думаю, что многие из них чувствуют себя так же, как и я, всякий раз, когда прихожу сюда.

Я не одинока.

Если у меня есть запас времени, то я остаюсь здесь и учу любого желающего, как надо писать. В первый раз они увидели, как я что-то написала, и начали повторять за мной, сначала неуклюже, потом все более уверенно.

Я учу их писать печатными буквами, а не прописными, как научил меня Кай. Печатные буквы легче, потому что знаки стоят отдельно, и линии четкие. А вот соединять их вместе — писать без остановок, непрерывным движением, — это самое трудное для изучения, это так непривычно для наших рук.

Время от времени я пишу прописью, поэтому не теряю чувство связи с тем, что записываю, и, что более важно, с Каем.

Когда я пишу, не отрывая прутика от земли или карандаша от бумаги, то вспоминаю Хантера и его людей, как они рисовали голубые линии на своей коже, а затем на коже соседа.

— Так сложнее, — произносит мужчина, наблюдая, как я пишу прописью. — Но обычным способом тоже не плохо.

— Да, — соглашаюсь я.

— Так почему же мы не делали этого все время? — спрашивает он.

— Я думаю, что некоторые люди делают, — говорю я, и он кивает.

Нам следует быть осторожнее. Среди нас еще остаются приверженцы Общества, которые жаждут воевать и разрушать, и они могут быть опасны.

Восстание не запрещает нам собираться вместе, как сейчас, но Лоцман просил сосредоточить все внимание на нашей работе и борьбе с чумой. Он говорит нам, что спасение людей важнее всего, и я верю, что это правда, но думаю, что мы также спасаем себя здесь, в Галерее. Столько людей долгое время ждали, чтобы создать что-то, или были вынуждены скрывать то, что они уже сделали.

Мы приносим в Галерею все свои поделки. К стене уже прикреплено множество картинок и стихов. Они похожи на рваные флаги — бумага из портов, салфетки, даже обрывки ткани.

Есть одна женщина, которая вырезает узоры на куске дерева, затем затемняет их золой и делает отпечаток на бумаге, запечатлевая свой мир на нашем.

Есть также мужчина, когда-то он был чиновником. Он собрал все свои белые мундиры и нашел способ раскрасить их в разные цвета. Он разрезает ткань на куски и шьет одежду в особом стиле: с неожиданными и правильными углами, расцветками и линиями. Он вывешивает свои творения у самого верха Галереи, и они похожи на предвестие того, кем мы, возможно, станем в будущем.

Есть и Далтон, которая всегда приносит красивые и интересные работы, сделанные из кусочков других вещей. Сегодня она принесла человечка, созданного из ткани и бумаги, с камнями вместо глаз и семенами вместо зубов, зрелище красивое и страшное одновременно. — Ах, Далтон, — говорю я.

Она улыбается, и я наклоняюсь, чтобы разглядеть поближе. Я чувствую острый запах смолы, которую она использует, чтобы склеивать свои творения.

— Ходят слухи, — тихо говорит Далтон, — что кто-то собирается петь, когда стемнеет.

— На этот раз точно? — спрашиваю я. Мы слышали такие слухи и раньше. Но этого никогда не случалось. Стихи и поделки оставлять намного легче, нам не приходится стоять перед людьми и видеть их лица, когда мы предлагаем то, что имеем.

Далтон не успевает ответить, как кто-то дергает меня за локоть. Я поворачиваюсь и вижу знакомого архивиста. Мгновение я паникую — как он нашел Галерею? Затем вспоминаю, что архивисты это не Общество, и мы также не занимаемся здесь торговлей. Это место обмена.

Он вытаскивает что-то белое из подкладки своего пальто и протягивает это мне. Лист бумаги. Может, это сообщение от Кая? Или Ксандера?

Что Ксандер подумал о моем сообщении? Это были самые тяжелые слова, которые мне когда-либо приходилось писать. Я начинаю разворачивать бумагу.

— Не читайте это, — смущенно говорит архивист. — Не при мне. Вы не могли бы развернуть его попозже? После того, как я уйду? Там история, которую я написал сам.

— Конечно, — обещаю я ему. — Я прочту ее вечером. — Я не должна была делать вывод, что он только архивист. Конечно, он тоже имеет право внести свой вклад в Галерею.

— Люди приходят к нам и спрашивают, имеют ли их поделки хоть какую-то ценность, — говорит он. — Мне приходится уверять их в обратном. И я направляю их к вам. Только я не знаю, как вы называете это место.