Воссоединение потока - [2]

Шрифт
Интервал

Я высказал это девочке, но, скорее всего, она не до конца поняла меня, что, вопреки ожиданию, меня никоим образом не удручило, ибо я, конечно же, провидел время, - длительность и исход... - глядя на ее безутешные слезы, не смея отирать их (что скажут другие?), когда она превратится в женщину, а я, стоя на грязном и мокром тротуаре с поднятой рукой, не касаясь ее лица, скажу (намеренно будучи при том многословен, - чтоб удержать подольше): "Имена, упоминавшиеся едва ли не со сладострастьем во многих критических штудиях, ставших со временем все отчетливее напоминать описания путешествий в средневековый Китай, действительно казались ни чем иным, но только мерцающим, завораживающим кодом, птичьим языком, зеркальность которого так же очевидна, как и его бессмысленная прелесть." В Иранских деревнях нам не удавалось собрать на представления ни одного человека. Лишь только тогда, когда мы выставили на деревенскую площадь стиральную машину и она заработала, клубясь белой пеной, - женщины селения робко, однако превозмогая себя, стали собираться вокруг нее. Очарование стиральной машины было непреодолимо. Мы назвали свой театр Washing-Show.

Мне приходят на ум, полуразрушенные ленью моего воображения, анфилады комнат, поющие на мертвых языках стен мадригалы грудам брик-а-брака, рассыпанный бисер, выгоревшие ленты, флаконы с сизым налетом тления на стенках, отражавших в свое время не только обнаженные плечи, но и глубокое, быстро темнеющее небо за распахнутым окном, дрoжащее в блеске свечей. Гадания на картах разворачивали империи соответствий и ночные царства эфемерных симметрий, подтверждая мысль о том, что время не исходит из прошлого, но в мерцающих соответствиях магического алфавита возникает лукавой оболочкой, обволакивающей каждое мгновение, каждый вздох, любовный стон, надорванный и летящий острым сухим листом крик, прожилки которого драгоценны странной ненавистью к длительности равно как и к быстротечности, - их переплетенные руки, спутанные волосы, невидящие глаза, их раскрытые, покинутые звучанием, рты, подобные очертаниям чисел в двоичных системах: любовники, влагой исследующие сухость друг друга, но завершающие иссушением же все и знойной стеной в обжигающем кольце солнца, когда глазное яблоко, словно бесценный бирюзовый купол различает лишь беглую вязь последнего видения: трепещущий ком, камень, кокон сияния. Остается добавить пора года... цветение каштанов, - вследствие чего разные призраки немедленно соберутся для поразительно грустной процессии, гримасничая и мыча, подобно сбежавшим и растратившим себя в одночасье не-принадлежности ни к чему и ни к кому из своего дома сумасшедших. Длинная фраза по велению учебника требует следования за собой более краткой. Возможны две фразы умеренной длины, перемежающиеся тремя короткими. Проблема ритма стоит очень остро. Число перестановок или подстановок бесконечно. Точно так же, как и число имен, которые человек может извлекать из своей памяти, под стать фокуснику, извлекающему седьмую тысячу кроликов из цилиндра.

Ностальгия имен требовала по меньшей мере "истории", в которой они бы исчезали бесследно (без сомнения, "бесследность" и "расставание" питают любое сочинение, если оно заинтересовано не бесплодным раздором с пониманием, но бесследным сражением с возможностью истолкования, иными словами, с возможностью власти как таковой) затем, чтобы возникать будто бы впервые, однако уже тронутыми легкой, крылатой тенью распада, точнее - чтобы возникать в неизъяснимом смещении их собственного, разрушаемого ими пространства. Я путаю настоящее с прошедшим, точно так же, как путает меня и не-меня будущее. Между мной и не-мной - "ты", или имя, которое мне безразлично. Но я не знаю ... к кому обращаюсь... - помните ли вы меня тогда, когда стояли у больницы Мечникова на перекрестке и слякоть медленно ползла к коленям всех, кто стоял на остановке в ожидании автобуса. В связи со всевозможными социальными кризисами множество автобусных маршрутов было упразднено. Пути обретали праздность. Уехать куда-либо стало невозможно, но я не надеюсь, что вы помните и это. Нас разделяет n'e количество строк в зависимости от формата. Разлука in folio либо in quarto. Разумеется, после того, как вы рассказали о существовании необыкновенной коллекции бабочек, находящейся в музее сравнительной зоологии Гарвардского университета, точнее, коллекции гениталий бабочек, сколь бережно, столь и искусно отделенных ассистентом по научным исследованиям, одно время работавшим в этом музее, - сопровожденной карточками, исписанными его безупречной рукой, той же, что впоследствии заполняла с безукоризненностью меланхолии тысячи подобных для будущих романов, сделавших его имя известным и "на другом континенте", я подумал, что "кастрация" - тема, которая до сих пор не пущена за стол "русской словесности". Какая все же странная плата за "изобразительную чувственность" в описании "мира". Не исключено, что мои несколько слов о Набокове, сказанные в ответ на эту историю, были не так точны, как хотелось бы, хотя я особо ни на что и не притязал... Не помесь Л. Кэролла с П. Чайковским, но все то же хлыстовство в твидовом пиджаке. Птицы садились на подоконник, снег липнул к лицу. Он был так же нечист, как и воздух, его порождавший. Гремящая дуга в поднебесье покуда свидетельствовала, что во вселенной еще существуют такие понятия, как почта, магнит, кувшин, воздушный змей. Мы не ожидали погони. Пусть призрачные, однако утешительные. Потом вода вновь возникала, не питая вражды к луне. Указатель по-прежнему стоит в тех местах, переходящих, подобно сомнению в существование, в местность глинобитных крепостей, где ветер крепок и стоек. И, вот, я заканчиваю свое письмо словами: "Мы условились, что повествование будет утешительным. Оно не будет более возвращаться к предыдущим историям. Незачем. Некогда", которое, увы, я получила, вернее, которое получило меня всего несколько дней тому назад, после моего возвращения из Лондона. Но число, которым компьютер пометил принятый file, и число, которым датировано письмо, не совпадают, - впрочем, с вас станется, вы всегда путались не только в числах, но и в том, что противостоит им. Хотя, спросили бы вы меня сегодня, что я имею в виду, поверьте, я бы ни за что не ответила. Я не знаю, что противостоит им - драма? Не помню только, что было написано раньше: числа, драма или открытка. Но какое это имеет значение? Можете меня поздравить, теперь я профессор, и для них я теперь вдвойне маленький клоун. Я имею в виду свой рост, отнюдь не свое величие. Но, главное, как мне кажется, заключается все же в другом: вы продолжаете все путать: вопрос, заданный кем-то из нас, касался пола повествующего лица в повествовании. Переход "из одного пола в другой", эта стремительная, как сновидение, реверсия, требует перехода из одного грамматического рода в другой - знание залегает в флексиях, т. е. в частицах завершения, которые на самом деле ничего не завершают либо видоизменяются с той же легкостью, с какой вы превращаетесь в женщину или в мужчину даже в пределах одного словосочетания. В связи с этим возникает несколько отчетливо выявленных направлений повествования, о котором вы говорите - 1) тема нежелания повторять рассказанное задолго до этого (к сожалению, мне не удалось услышать или прочесть этот рассказ; говорят, те, кто слушал его, очень смеялись, и, конечно же, он был посвящен женщине), 2) тема рассказывания того, что рассказывается, 3) тема опережения того, что рассказывается, выражаемая в почти неуследимом запаздывании, 4) тема "кастрации", которая, мне кажется, намеренно уводит в сторону от нужного вам заключения - то есть, от обозначения некой концепции творчества, лишающей пола творца или возвращающей ему первозданную целокупность андрогина, или же "совершенство" безгрешного, не соблазненного языка, 5) наконец, тема денег и утопленников, связывающая с тем, что было вам необходимо, как мне думается, в первую очередь, а именно, с вплетением нити "другого" континента и солнца. Вы хотели сказать.


Еще от автора Аркадий Трофимович Драгомощенко
О песке и воде

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Фосфор

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


На ёлке постмодернизма

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Устранение неизвестного

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


На деревню дедушке Макклюэну

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Китайское солнце

Очередная "прозаическая" книга Аркадия Драгомощенко "Китайское солнце" (прежде были "Ксении" и "Фосфор") — могла бы назваться романом-эссе: наличие персонажей, служащих повествованию своеобразным отвердителем, ему это разрешает. Чем разрешается повествование? И правомерно ли так ставить вопрос, когда речь идет о принципиально бесфабульной структуре (?): текст ветвится и множится, делясь и сливаясь, словно ртуть, производя очередных персонажей (Витгенштейн, Лао Цзы, "Диких", он же "Турецкий", "отец Лоб", некто "Драгомощенко", она…) и всякий раз обретая себя в диалогически-монологическом зазеркалье; о чем ни повествуя (и прежде всего, по Пастернаку, о своем создавании), текст остается "визиткой" самого создателя, как арабская вязь.


Рекомендуем почитать
Дорога в бесконечность

Этот сборник стихов и прозы посвящён лихим 90-м годам прошлого века, начиная с августовских событий 1991 года, которые многое изменили и в государстве, и в личной судьбе миллионов людей. Это были самые трудные годы, проверявшие общество на прочность, а нас всех — на порядочность и верность. Эта книга обо мне и о моих друзьях, которые есть и которых уже нет. В сборнике также публикуются стихи и проза 70—80-х годов прошлого века.


Берега и волны

Перед вами книга человека, которому есть что сказать. Она написана моряком, потому — о возвращении. Мужчиной, потому — о женщинах. Современником — о людях, среди людей. Человеком, знающим цену каждому часу, прожитому на земле и на море. Значит — вдвойне. Он обладает талантом писать достоверно и зримо, просто и трогательно. Поэтому читатель становится участником событий. Перо автора заряжает энергией, хочется понять и искать тот исток, который питает человеческую душу.


Англичанка на велосипеде

Когда в Южной Дакоте происходит кровавая резня индейских племен, трехлетняя Эмили остается без матери. Путешествующий английский фотограф забирает сиротку с собой, чтобы воспитывать ее в своем особняке в Йоркшире. Девочка растет, ходит в школу, учится читать. Вся деревня полнится слухами и вопросами: откуда на самом деле взялась Эмили и какого она происхождения? Фотограф вынужден идти на уловки и дарит уже выросшей девушке неожиданный подарок — велосипед. Вскоре вылазки в отдаленные уголки приводят Эмили к открытию тайны, которая поделит всю деревню пополам.


Необычайная история Йозефа Сатрана

Из сборника «Соло для оркестра». Чехословацкий рассказ. 70—80-е годы, 1987.


Как будто Джек

Ире Лобановской посвящается.


Петух

Генерал-лейтенант Александр Александрович Боровский зачитал приказ командующего Добровольческой армии генерала от инфантерии Лавра Георгиевича Корнилова, который гласил, что прапорщик де Боде украл петуха, то есть совершил акт мародёрства, прапорщика отдать под суд, суду разобраться с данным делом и сурово наказать виновного, о выполнении — доложить.