Воспоминания - [8]

Ночью лужи подмерзали, и саням и людям было гораздо легче двигаться. Все попытки договориться с комиссаром о соответствующем распоряжении были безуспешны. Тогда вечером, когда комиссар уже лег спать, я приказал двигаться вперед, оставив комиссару подводу и санитара с моей загяской, объясняющей необходимость нашего продвижения ночью. До Каменской оставалось всего два или три перехода, мы прибыли туда без нашего комиссара.

На следующий день по прибытии в станицу Каменскую я получил распоряжение немедленно сдать дела комиссару и явиться к заместителю начальника политуправления армии в Ростов.

Станица Каменская была конечным пунктом нашего этапа. Она расположена на железнодорожной линии, и дальнейшее продвижение войсковых частей совершалось уже по железной дороге. Комиссар прибыла к вечеру, я показал ей телеграмму, уклонился от всяких объяснений, сдал дела и утром выехал в Ростов.

Разговор с помощником по политчасти армии не обещал вначале ничего хорошего.

— Как же так, доктор? Вы издаете приказы, не согласованные с комиссаром, нарушаете распоряжения Советской власти о порядке мобилизации лошадей, бросаете вашего комиссара, не считая даже нужным предупредить его об этом. Придется отдать вас под суд.

Перед ним лежала длинная телеграмма, в которую он изредка заглядывал, когда говорил со мной… Было ясно, что это донесение моего комиссара.

Я подробно объяснил все обстоятельства дела. Сказал, что мне приказали обязательно идти впереди войсковых частей, показал ему этот приказ, который я захватил с собой, упомянул, что выполнение военного приказа должно быть обеспечено всеми средствами вплоть до применения оружия. Я указал также, что, если бы я согласился с комиссаром, основная задача — «санитарная разведка» — не была бы нами выполнена.

Я просидел у него более часа. Разговор окончился мирно.

— Надеюсь, вы не будете больше ссориться с нашими комиссарами, доктор?

Я поддержал его в этой уверенности.

Мне было приказано явиться за новым назначением в санитарное управление армии, которое уже находилось в Азове.

Стоклицкий встретил меня приветливо. Он имел уже подробную информацию о нашей работе, отчеты о которой я посылал ему каждую неделю. Знал и о моих недоразумениях с комиссаром.

Я был уверен, что меня в лучшем случае отправят в какой-либо полк. К моему великому удивлению, меня назначили дивизионным врачом — начальником санитарной части 2-й Донской стрелковой дивизии. Это было повышение по службе, и весьма значительное для 25-летнего молодого врача.

Начальник санитарного управления дивизии Штаб 2-й Донской стрелковой дивизии стоял в г. Азове, и мне надлежало туда отправиться на следующий день. Начальник санитарной части армии вкратце рассказал о круге моих новых обязанностей. Он, между прочим, упомянул, что начальник дивизии тов. Колчигин очень строгий командир, неуклонно соблюдающий все воинские уставы.

Прибыв в Азов, я отправился в штаб дивизии-и просил вестового доложить обо мне Колчигину. Он меня тут же принял. За столом сидел человек лет 30, с волевым лицом, очень спокойный. Я подошел к нему и сказал, что я врач такой-то и назначен начальником санитарной части дивизии. Колчигин смотрел на меня серыми холодными глазами и ничего не говорил. Я думал, что он не слышит меня, и вновь повторил, что я врач, прибывший в его распоряжение на должность начальника санитарной части дивизии. Я повторил это чуть громче, чем раньше. Опять никакого ответа, и лицо как будто бы помрачнело. Начдив был явно недоволен. Тут я вспомнил о предупреждении начсанарма — вытянулся, взял под козырек и отрапортовал по всем правилам устава: «Врач такой-то прибыл в ваше распоряжение согласно приказу начальника санитарной части армии».

Колчигин чуть улыбнулся, встал и подал мне руку, сказав: «Садитесь, доктор».

Он рассказал мне очень толково о санитарном состоянии дивизии, о неотложных нуждах, о необходимости организовать дополнительные койки в госпиталях, об усилении мероприятий по борьбе с сыпным тифом и многое другое.

Мне много раз в последующие месяцы пришлось встречаться с Колчигиным, и я был пленен ясностью его ума, умением необычайно кратко и вместе с тем точно выразить свои мысли, очень любезным, но не переходящим служебные грани отношением.

Комиссар дивизии рассказал мне, что Колчигин — бывший офицер царской армии, но что он служит в Красной Армии очень честно и работает очень активно.

— Вы посмотрите, — говорил мне комиссар, — ведь он один из немногих, уже получивших орден Красного Знамени.

А недалеко от его ордена у него на гимнастерке нашита желтая ленточка — цвет лейб-гвардии уланского полка, в котором он служил в царской армии.

Это было, конечно, удивительное сочетание, и мне очень хотелось вызвать Колчи-гина на откровенный разговор и немного разобраться в психологии этого человека.

Как-то я получил коньяк для наших госпиталей. Коньяк в 1920 году был большой редкостью. Я позвонил Колчигину и доложил, что получены два ящика коньяку для госпиталей дивизии, но что я не могу отправить этот коньяк в госпитали, прежде чем начальник дивизии не произведет дегустацию. В телефоне я услышал легкий смешок.