Воспоминания - [2]

— Да, — сказал он — Александру Константиновичу, вероятно, тяжело, ему нужен определенный круг людей, я в этом отношении более счастливый, я могу дружить с последним дворником и найду в нем для себя что-нибудь любопытное. В доме Пильняка собирались люди различного положения, профессий и национальностей. Там бывали и члены правительства, и ученые, и артисты, и писатели, и китайские художники, и японские танцовщицы. Отец, не любивший смешанного общества, не раз жаловался:

— Никогда не знаешь, с кем рядом сидишь и с кем чокаешься бокалом.

Мне кажется, что в разнообразии людей Борис Андреевич искал свои сюжеты, недаром на многих произведениях его лежит печать экзотичности.

Борис Андреевич очень интересовался всем, что происходило вокруг. Помню, как он с увлечением целый вечер рассказывал, что сейчас происходит пересмотр фармакологии, дозировки лекарств и какое это большое и интересное дело.

В доме его я впервые встретила палехских художников, которые тогда только начали входить „в моду“. Однажды я увидела у Пильняка цыган. Это было в начале тридцатых годов, „цыганщине“ была объявлена „война“. Но эти цыгане были не совсем обычными. Когда-то они пели Льву Николаевичу Толстому, по их утверждению, любимым его романсом было „Ты не зови меня к разумной жизни“. К тому времени, когда я их слушала, их голоса уже потускнели, не было в их репертуаре старинных песен, не было когда-то бесподобного владения голосом.

Пильняк никогда не состоял в литературной группе „Перевал“, но по своим личным симпатиям и знакомствам был очень близок со многими перевальцами. Одно время он носился с идеей создать литературную группу „Тридцатые годы“; почему он не осуществил своего намерения, не знаю. Отец очень высоко ценил Бориса Андреевича как писателя, иногда прямо-таки упрекал его… в излишней талантливости.

— У Бориса Андреевича талант сильнее ума, — говорил он.

Стиль и слог Пильняка отец знал настолько хорошо, что однажды это послужило поводом для ссоры.

В литературных кругах одно время вращалась полурусская, полуамериканка „Мисс Женя“. Мисс Женя, по утверждению моей подруги, когда была рассержена, превосходно говорила по-русски, в другое же время разговаривала с акцентом, который, кстати очень ей шел. Не знаю уж почему (влияние среды, может быть), но мисс Женя написала рассказ и попросила отца прочесть его. Отец прочитал и пришел в страшное негодование. В это время на свою беду мисс Женя позвонила по телефону. Отец начал кричать ей в телефон:

— Я вам не мальчик! Рассказ написан Борис Андреевичем, а не вами. Неужели вы думаете, что я не отличу его рассказы от других авторов? Сконфуженная мисс Женя призналась, что Борис Андреевич действительно правил и редактировал этот рассказ, но совсем немного, „чуть-чуть“. На что отец ответил, что все искусство состоит из „чуть-чуть“ и, если выбросить это „чуть-чуть“ из рассказа, от него ничего не останется. И Борис Андреевич и мисс Женя долго уговаривали отца не сердиться и простить их. Рассказ появился в печати, кажется, в журнале „Красная Нива“, под фамилией мисс Жени и инициалами Б.П.

Из произведений Пильняка отец больше всего ценил „Голый год“ и сборник рассказов „Расплеснутое время“. К последним его произведениям он относился значительно суше.

Борис Андреевич звал отца „патриархом“. Один из рассказов Пильняка „Без названия“ (о том, как двое революционеров, мужчина и женщина, убили провокатора и убили свою любовь) был навеян рассказом отца о провокаторе Мирре, впоследствии описанной им в книге „За живой и мертвой водой“.

В 1928 г. мы жили вместе с Пильняком в Ессентуках. Курортное управление Минеральных Вод решило, что отдыхающих необходимо не только развлекать, но и просвещать, и пригласило отца прочесть ряд лекций о русской и советской литературе, в том числе и о Пильняке.

Вместе с Борисом Андреевичем я ездила в Пятигорск, где мы осматривали знаменитый „провал“, домик Лермонтова, место его дуэли. Тогда же он рассказал мне, что писать начал очень рано: в 13 лет напечатал свой первый рассказ в саратовской газете, про любовь.

В Ессентуках (под впечатлением лермонтовских мест, вероятно), Борис Андреевич чуть не подрался на дуэли. В нашем же доме жила артистка с мужем, они отгадывали мысли на расстоянии. После концерта, в ресторане, Пильняк решил поухаживать за актрисой, муж оскорбился и вызвал Бориса Андреевича на дуэль. На другой день, протрезвев, муж от дуэли отказался, посредником выбрал моего отца. Утром поднялись мы с отцом на второй этаж в комнату Бориса Андреевича. В открытое окно глядело синее небо и двуглавый белоснежный Эльбрус. Пильняк лежал в постели, вид у него был мрачный. Отец сказал ему, что противная сторона от дуэли отказывается. Борис Андреевич решительно объявил:

— Нет, будем драться и сегодня же!

Отец долго его уговаривал и, наконец, уговорил. Примирение с оскорбленным мужем состоялось вечером в том же ресторане.

Как-то Борис Андреевич встретил меня на улице, я была расстроена своими школьными делами и кивнула ему довольно небрежно. Через несколько дней Б.А. был у нас в гостях. Поговорив с отцом, он подсел ко мне и спросил, почему я так плохо с ним поздоровалась, не обидел ли он меня? Такое внимание к моей четырнадцатилетней особе меня очень удивило, многие знакомые отца почти не замечали меня и уж, конечно, никогда не присматривались, как я ответила на их поклон.