Воспоминания - [70]

   А. Головин был слабохарактерен, относительно сроков работы был кунктатором, и если к нему не приставать, за работою его не следить, он любую постановку лет двадцать пять бы проработал. Ему все казалось, что еще не готово, можно бы еще лучше написать и еще детальнее разработать вновь найденные материалы.

   В. Мейерхольд ходил за Головиным по пятам, навещал его в мастерской, у него на дому, следил постоянно за его работами, старался его заинтересовать. Впоследствии из драмы с ним вместе Мейерхольд перекинулся в Мариинский театр на постановку опер. [75] Головин сопровождал Мейерхольда и Мейерхольд Головина, и, конечно, эта пара стала интересовать артистов и публику. Стали даже одно время серьезно опасаться влияния Мейерхольда на Головина, приписывая этому влиянию некоторые неизбежные шероховатости в отношениях, наблюдавшиеся между лицами, занятыми в постановках. Например, при постановке оперы "Орфей" столкнулись Фокин, Мейерхольд, Головин, режиссеры Мельников и Тартаков, Направник и Собинов, каждый со своими требованиями. [76] Немало было споров, готовили оперу годами, но в конце концов постановка оказалась исключительно интересной и всеми была отмечена как событие выдающегося значения. [77]

   Первой постановкой Мейерхольда в Александрийском театре была пьеса Кнута Гамсуна "У царских врат", разыгранная 30 сентября 1908 года. Прекрасные декорации были написаны Головиным. Сам Мейерхольд исполнял одну из главных ролей. Состав исполнителей был самый разнообразный, играли премьеры и молодежь. Постановка была встречена печатью, что называется, в ножи. Отзывы были самого малоделикатного свойства. "Петербургская газета" в статье от 1 октября 1908 года писала про самого Мейерхольда: "А настоящее "чучело" ходило по сцене и портило и пьесу, и спектакль..."

   У нас пишут просто, деликатно и всегда крайне доброжелательно, особенно о новом. В этой же газете было помещено и интервью Мейерхольда. Вот главные выдержки из него:

   Могу сообщить вам кратко лишь некоторые мысли, высказанные мною артистам, занятым в пьесе Гамсуна.

   Во-первых, режиссер, стремящийся творчество свое не закреплять в полосе одной найденной манеры, а подчинять его закону постоянной эволюции, "сгеdo" свое не должен и не может объявлять на продолжительный период времени. И, может быть, даже не "сгеdo" свое должен он объявлять, а знакомить своих товарищей лишь с теми переживаниями данного времени (в полосе отношения своего к искусству), какие определяют его вкус, художественное стремление, манеру инсценировки и т. д.

   Во-вторых, опыт показал, что "большой театр" (так условимся называть театр для широкой публики) не может стать театром "исканий", и попытки поместить под одной крышей завершенный театр для широкой публики и театр-студию должны терпеть фиаско.

   "Театры исканий" должны стоять обособленно. И у них такая задача: все в эмбриональном состоянии--драматург, актер, режиссер, декоратор, бутафор и другие лица, создающие коллектив театра. Всему дан толчок, и рукой вождя (директор студии, режиссер, первый актер труппы) коллективное творчество всех элементов театра ведется к пышному расцвету... Отсюда в конечном счете новый театр с новым драматургом, новым актером, новым режиссером и новым декоратором.

   "Большой театр" должен учесть характер творческих сил своей труппы, и как "ядро" ее в так называемом "классическом" репертуаре кажется необходимым поставить основной задачей -- неустанное воскрешение старинного репертуара...

   Постановка пьесы Гамсуна, благодаря изумительному таланту А. Я. Головина, вполне реалистична, но вместе с тем в той мере неореалистична, что нет в ней пресловутой условности, определяющей "вневременное" и "внепространственное" (сукон, полотен и т. п.), нет в ней и тех мелочей, которые могли бы сделать "интерьер" взятым напрокат у натуралистического театра. ..

   Услыхав все это, артисты Александрийского театра прореагировали различно: одни заинтересовались и слушали внимательно, другие ухмыльнулись и вечерком съездили сыграть -- кто в Ораниенбаум, кто в один из клубов, а третьи всплеснули руками и с грустью сказали:

   -- Пропало наше дело, шабаш! Артистов больше не надо, да и драматургов тоже -- все пойдет к черту!

   Последняя постановка В. Мейерхольда, и опять с А. Я. Головиным, была через десять лет: "Маскарад" Лермонтова.

   25 февраля 1917 года у меня в дневнике записано:

   Сегодня присутствовал на первом представлении "Маскарада" и на 25-летнем юбилее Юрьева. Зал, несмотря на тревожное время, был переполнен, а генеральная репетиция -- платная, шедшая 24 февраля днем, накануне, в пользу режиссеров, суфлеров, помощников режиссера и других, дала чистого сбора 5 000 рублей.

   Печати в те дни было не до маскарадов.

   Вскоре "Маскарад" был снят с репертуара, потом, через несколько лет, снова появился и по сие время делает исключительные сборы. [78]

   О красоте декораций и обстановки, сделанной А. Я. Головиным, не может быть, мне кажется, спора, также не может быть спора и о том, что "Маскарад" плохо исполняется, как и о том, что постановка эта пользуется особым успехом. Нельзя также не согласиться, что это произведение Лермонтова не сценично и никогда нигде не имело успеха. Это первая попытка заставить ходить публику на представление этой пьесы, и попытка исключительно в этом отношении удачная.