Воспоминания старого капитана Императорской гвардии, 1776–1850 - [99]

Можете быть уверены, слуги быстро выполнили свой долг. Когда я вернулся, лошади уже стояли у входа. Генерал спустился вниз по лестнице и также как и я сел на лошадь. «Ну, — сказал он, — поехали». Он направился налево, на узкую и незаметную извне тропу, которая шла вдоль леса по красивой равнине. Промешкай мы еще три минуты, и нас бы взяли в плен. Два раздавшихся позади нас ружейных залпа были сделаны по нашим часовым. Затем генерал остановился и сошел с коня, чтобы немного отдохнуть и подумать. После отдыха мы отправились в Мо. Повсюду царила паника. Подходили наши дезертиры, большинство из них без оружия, ужасное зрелище. Мо был настолько наполнен войсками, что нам пришлось идти в Кле, там было совершенно пусто. Все жители покинули его. Казалось, что там прошел враг. Каждый, прихватив все ценное, шел в Париж. Дороги были битком забиты каретами. Они просто вверх дном перевернули свои дома, даже враг не смог бы сделать большего. Мы подъехали к Парижу со стороны Сен-Дени. Все въезды в город были забаррикадированы. Войска расположились на равнине Ле-Вертю и на холмах у Сен-Шамона. Штаб-квартира находилась в деревне Виллетте, где размещался маршал Даву. Он был военным министром и главнокомандующим — одним словом — правительством Франции.

Вся наша армия воссоединилась на севере Парижа на этой равнине Ле-Вертю, и туда же прибыл маршал Груши со своим армейским корпусом, который нисколько не пострадал. Нам сказали, что у него 30 000 человек. Главный штаб находился в Виллетте, там же, где и маршал. Поскольку я был начальником обоза, я имел право ежедневно приходить туда за распоряжениями и присутствовать при распределении. Таким образом, видел всех приезжавших туда — генералов и знатных особ в гражданском платье. Совещания проходили и днем и ночью. В похвалу парижанам, я должен отметить, что у нас ни в чем не было недостатка. Они снабжали нас всем, даже болонской колбасой и белым хлебом для штаба. Примерно в четыре или пять часов утра я увидел, как смелые гвардейцы Национальной Гвардии поднимаются на парижские стены, потом, чтобы не быть остановленными, отходят от деревни и идут на позиции, чтобы обменяться огнем с пруссаками. Я каждый день видел это. 29-го или 30-го июня я сказал слуге: «Дай лошади сена и оседлай ее, хочу встретиться с этими гвардейцами». Хорошо вооруженный, я отбыл. В кобурах у меня лежали два нарезных пистолета. Для их заряжания имелся деревянный шомпол, и стреляли они очень далеко. Я заплатил за них 100 франков.

У входа на равнину Ле-Вертю, старая гвардия стояла справа от меня, а Национальная — слева. Я дошел до последних наших часовых первой шеренги. Я поговорил с ними. Они были в ярости от своего бездействия. «Никаких приказов, — говорили они, — Национальная Гвардия стреляет, а мы только носим оружие, нас предают, капитан». «Ничего, дети мои, приказы будут, потерпите». — «Но нам запрещено стрелять». — «Послушайте, храбрецы, я хочу пройти на линию. Я вижу там очень шустрого прусского офицера, и я хотел бы дать ему небольшой урок. Если вы позволите мне пройти. Не волнуйтесь, я не перейду к врагу». — «Проходите, капитан».

Я увидел позади себя четырех прекрасно одетых людей. Один из них подошел ко мне и спросил: «Вы идете на линию, чтобы повеселиться?» «Как и вы, я думаю». «Это правда, — ответил он, — вы хорошо вооружены». «Вы тоже, мсье». Остальные трое повернули направо. «Что вы там нашли у пруссаков?» — спросил он. «Офицера, который всякие фокусы на лошади выделывает, и я хочу нанести ему особый визит, он меня бесит». — «Но ведь вы не сможете безопасно подойти к нему». — «Я знаю свое дело, и я заставлю его перейти линию. Возможно, рассердить его, а если он разозлится, он мой. Прошу вас, мсье, не ходите за мной, вы все испортите. Лучше отойдите подальше». — «Ну, хорошо, посмотрим». Я, тщательно все продумав, приступил к делу. Я вышел на середину пространства между двумя позициями, и, заметив, что я иду к нему, он подумал, что я, несомненно, перейду на его сторону, и поэтому он шагов на сто вышел за свою линию и остановился. Пройдя такое же расстояние, я тоже остановился, вытащил пистолет и послал пулю, свистнувшую около его уха. Он рассердился и погнался за мной. Я обернулся. Он прекратил погоню и возвращался. Тогда я резко развернулся и бросился на него. Увидев меня снова, он двинулся ко мне. Я послал ему вторую пулю. Он еще больше разъярился и тоже выстрелил. Я повернулся и поскакал назад, а он в бешенстве гнался за мной. Я резко обернулся и атаковал его. Он приблизился ко мне и попытался проткнуть меня саблей. Я отбил его клинок вверх и одновременно рубанул ему саблей по лицу с такой силой, что его нос встретился с подбородком. Как камень, мертвый, он рухнул на землю.

Я взял его лошадь и с гордостью вернулся к своим солдатам, которые тотчас столпились вокруг меня. Хорошо одетый господин, который наблюдал за всеми моими движениями, сказал мне: «Я в восторге, это один из трюков, и вы знаете, как это сделать хорошо, ведь это у вас не впервые. Прошу вас, назовите свое имя». «А зачем вам?» — «Я хотел бы рассказать об этом своим парижским друзьям. К какому корпусу вы принадлежите?» — «К штабу Императора». — «Как же вас зовут?» — «Куанье». — «А полное имя?» — «Жан-Рох». — «А ваше звание?» — «Капитан». Он достал свою записную книжку и записал все это. Он назвал мне свое имя — Борей или Бори. Он направился к холмам Сен-Шамона, где стояла старая гвардия, а я вернулся в штаб, ведя за собой свою лошадь и очень гордясь своим трофеем. Все смотрели на меня. Офицер спросил меня, где я достал эту лошадь. «Это лошадь дезертировала, а потом снова вернулась на нашу сторону, там я ее и взял». «Хорошая лошадь», — сказал он.