Воспоминания старого капитана Императорской гвардии, 1776–1850 - [47]

Увидев всех нас такими счастливыми, Император и сам пришел в хорошее настроение. Задолго до восхода солнца он сел на коня и отправился на осмотр своих позиций. Тьма была настолько глубока, что ему для освещения своего пути пришлось взять факел, и, заметив его свет, пруссаки начали по нему стрелять. Но Император закончил свой обход, и по возвращении в свой штаб отдал приказ быть готовыми к бою.

До рассвета оставалось совсем немного, когда пруссаки поприветствовали нас (14-е октября) несколькими пушечными ядрами, пролетевшими прямо над нашими головами. Один пожилой ветеран Египетской кампании сказал: «У пруссаков сильная простуда, я слышу, как они кашляют. Угостим же их нашим горячим вином». И вся армия двинулась вперед, хотя дальше чем на шаг никто из нас ничего не видел. Мы шли словно слепые, постоянно наталкиваясь друг на друга. Но вот до нас долетели звуки некоего движения, был отдан приказ остановиться и начать атаку. Наш храбрый Ланн, находившийся слева, начал первым — это послужило сигналом для всех остальных, и мы видели друг друга только во время вспышек ружейного пороха. Император приказал нам быстро двигаться к их центру. В конце концов, ему пришлось сначала умерить наш темп и, наконец, остановиться. Их линия была пробита так же, как и у русских при Аустерлице. Проклятый туман сильно мешал нам, но наши колонны продолжали продвигаться вперед, и у нас была возможность видеть, куда мы идем. Около десяти часов вышло солнце и осветило это прекрасное плато. Вот тогда мы смогли рассмотреть то, что находилось впереди. Справа мы заметили красивый, запряженный белыми лошадьми, экипаж. Нам сказали, что в нем находится пытающаяся покинуть это место королева Пруссии. Наполеон велел нам остановиться, и затем с левой стороны до нас донеслись звуки невероятно яростной перестрелки. Император немедленно послал туда офицера, чтобы узнать, что происходит. Император был очень зол, он постоянно нюхал табак и непрерывно ходил туда и сюда. Наконец, вернувшийся офицер доложил: «Сир, это маршал Ней, со своими гренадерами и вольтижерами отчаянно бьется с крупным неприятельским кавалерийским соединением». Он немедленно послал вперед свою кавалерию, и армия снова продолжила путь. Ланн и Ней одержали победу, вскоре Император присоединился к ним, и к нему снова вернулось хорошее настроение.

Со своими драгунами и кирасирами вернулся принц Мюрат, его лошади еле дышали от усталости. Они привели с собой целую дивизию саксов, и это было жалкое зрелище, поскольку больше половины этих несчастных истекали кровью. Император осмотрел их, и мы дали им все наше вино, особенно раненым, а также нашим храбрым кирасирам и драгунам.

У нас оставалось, по меньшей мере, тысяча бутылок, и мы спасли им жизнь. Император предоставил им выбор: либо остаться с нами, либо быть военнопленными, заметив, что он не воюет с их государем.

После победы в этой битве, Император покинул нас в Йене, он отправился к Даву и Бернадотту. Справа от нас издалека еще доносились звуки канонады, и Император прислал нам приказ быть в полной готовности к маршу. Мы провели ночь в этом несчастном опустевшем городе. Император вернулся — мы собрали наших раненых и повезли их в прекрасный город Веймар.

У нас состоялась очень жёсткая стычка с крупным вражеским кавалерийским корпусом при штурме Хассенхаузена, но принц Мюрат одолел их. Мы прошли по Эрфурту, не имея сил догнать корпуса Даву и Бернадотта, которые унесли с собой все прусские фургоны и пушки. Мы понесли очень тяжкие потери.

25-го мы добрались до Потсдама. 26-е и 27-е мы провели в Шарлоттенбурге, великолепном дворце Прусского короля, который находится у выезда в сторону Берлина. Леса здесь повсюду, до самых въездных ворот в этот прекрасный город — ничего более прекрасного и быть не может. Эти ворота увенчаны красивой триумфальной колесницей, а улицы абсолютно прямые. От ворот Шарлоттенбурга до самого дворца ведет широкая аллея, по обе ее стороны установлены скамейки для зрителей.

Император торжественно въехал 28-го, во главе двадцати тысяч гренадеров и кирасир — всей нашей великолепной пехоты и конной гвардии. Мундиры на них были столь же великолепны, как и в Тюильри, Император гордо продвигался вперед, в своей скромной шинели и небольшой, украшенной трехцветной кокардой шляпе. Его штаб был одет в полную парадную форму, и местным жителям было любопытно посмотреть на столь бедно одетого человека, но при этом главнокомандующего столь блестящей армии.

Люди толпились у окон так же, как и парижане в тот день, когда мы вернулись из Аустерлица, и нам очень приятно было видеть огромные толпы празднично одетых людей, следовавших за нами повсюду, куда бы мы ни направлялись.

Мы выстроились в боевой порядок перед дворцом. С двух сторон он обрамлен красивыми площадями, а на небольшой квадратной формы и окруженной деревьями площадке возвышается Фридрих Великий, в своих коротеньких гетрах.

Нас поселили в частных домах, а питались мы за счет их хозяев, которым было приказано каждый день выдавать нам по бутылке вина. Им это было весьма непросто сделать, потому что вино стоило три франка за бутылку. Не имея возможности выдавать нам вино, они вместо него предлагали нам пиво. Во время переклички гренадеры сообщили об этом своим офицерам, и те сказали нам, чтобы мы не настаивали на вине, так как пиво это было просто прекрасным. Граждане утешились, и пиво лилось рекой. Лучшего пива нигде нельзя было найти. Мир и согласие царили повсюду — мы купались в комфорте, горожане и их слуги потчевали нас самыми изысканными блюдами. Дисциплина была строгой, граф Юлен был назначен губернатором Берлина, и служба наша была трудна.