Воспоминания советского посла. Книга 1 - [25]

Домой из Верного мы возвращались на лошадях. Все две тысячи верст мы сделали «на перекладных», т. е. меняя коней и повозку на каждой почтовой станции. Отец сильно торопился, и потому мы ехали днем и ночью. Я был до такой степени переполнен впечатлениями минувших двух месяцев, что почти ничего уже больше не мог воспринимать. В дороге я очень много спал. Часто ночью бывало я вдруг проснусь на мгновение, проснусь от какого-либо особенно резкого толчка, приподымусь, открою глаза, прислушаюсь… В небе горят яркие звезды… Колокольчик под дугой равномерно звенит, разбрасывая во мраке мелодичные трели… Отец спит рядом со мной… Ямщик заливисто посвистывает на облучке… И снова я проваливаюсь в глубокую тьму: крепкий молодой сон сковывает мои веки…

На десятый день мы, наконец, добрались до Омска. Когда я переступил порог дома, мать, всплеснув руками, воскликнула:

— Ванечка, как ты изменился! Ты стал совсем другой!

Мать была права. Дело было не только в том, что я вытянулся, похудел и загорел до черноты. Важно было то, что за время путешествия я сильно вырос духовно, я стал больше понимать и глубже чувствовать, Самое же главное состояло в том, что тут я впервые близко столкнулся с народом, с крестьянской массой. Это столкновение оставило в моей душе неизгладимый след и заронило в мое сознание семена того уважения и той симпатии к народу, которые в последующие годы принесли столь богатые плоды.

В Петербурге

Осенью того же, 1893 г. вся наша семья переселилась в Петербург. Произошло это таким образом. Отец получил, как гласила в то время официальная формула, «командировку в Военно-медицинскую академию для усовершенствования в науках». Такая командировка продолжалась два года. Не было никакого смысла на столь долгий срок разбивать семью на две части. Поэтому родители мои решили ликвидировать свой омский «очаг» и всем домом переселиться в столицу. Сборы по разным причинам затянулись до глубокой осени, и когда был назначен примерный срок отъезда, оказалось, что река Тура, на которой стояла Тюмень — ближайший к Омску железнодорожный пункт, — сильно обмелела и перестала быть судоходной. Добираться до Тюмени (свыше 600 верст пути) теперь приходилось уже на лошадях. Мероприятие это было не из легких. Стоял конец сентября — время очень позднее по сибирским условиям. Лили осенние дожди, дороги превратились в непролазное болото. По ночам начинались легкие заморозки. Семья наша состояла из семи человек, причем самому младшему ее члену, брату Михаилу, едва исполнился год. Вещей и багажа с нами было немало. Собственных экипажей у нас не имелось, поэтому ехать приходилось на перекладных, как незадолго перед тем мы с отцом возвращались из Верного. Это означало, что через каждые 30-40 верст надо было в любую погоду перегружать всю семью со всеми ее чемоданами и тюками из одной повозки в другую. Перспектива была не из веселых. Но ехать было надо, и мы поехали.

В нашем распоряжении были две большие крытые повозки — тарантасы. В переднем тарантасе помещались отец, мать и четверо младших детей — две сестры и два брата. В заднем сложены были все вещи, и на них сидел денщик. Я на правах «большого» тоже был приписан ко второму тарантасу и имел там свою постоянную резиденцию. Однако в пути, когда мне становилось слишком скучно, я нередко отправлялся «в гости» в переднюю повозку. Ехали мы медленно. Скакать так, как мы с отцом скакали по пути от Верного до Омска, делая по 200 верст в сутки, теперь не было никакой возможности. Двигались только днем. На станциях подолгу стояли: варили обед, кормили детей. Считалось удачным, если в сутки проезжали 70-80 верст. К тому же небо все время было хмурое, дождь почти не переставал, и лошади вязли в грязи по колено. Это, конечно, еще больше задерживало наше движение. Только на десятый день наш маленький караван добрался, наконец, до Тюмени, и, подъехав здесь к невзрачному зданию железнодорожного вокзала, мы почувствовали себя в «Европе».

От этой поездки глубокой осенью из Омска в Тюмень у меня осталось одно очень яркое воспоминание, точно прямо соскочившее со страниц рассказов Короленко.

Мы уже подъезжали к Тюмени. Оставалось всего лишь два или три перегона. Отец торопился и на каждой остановке подгонял ямщиков и начальников станций. Был почти вечер, когда мы въехали в одно большое село, стоявшее на окраине темного бора. Отсюда начинались дремучие леса, шедшие до самой Тюмени.

— Лошадей! Да поживее! — потребовал отец, входя в здание почтовой станции.

Высокий благообразный старик с длинной седой бородой, оказавшийся начальником станции, стал уговаривать отца остаться до завтра.

— Дело к ночи, барин, — говорил старик, степенно поглаживая бороду рукой, — леса у нас агромадные… Всякий народ шляется… Неровен час, как бы чего не вышло…

Но отец не хотел слушать никаких уговоров и категорически требовал лошадей. Тогда начальник станции «по секрету» поведал отцу, что, не доезжая семи верст до следующей остановки, есть речка, а через речку мост, — так вот около этого самого моста в последнее время «шалят»: засела банда и грабит проезжающих. Ономнясь (то есть недавно) убили купца, возвращавшегося из города.