Воспоминания - [18]

Светланка сидела прижавшись к моим коленям и, сжевав сухарь, скоро уснула. Последнее время она стала какая-то вялая и все спала. От слабости, наверно. Она всегда-то была тоненькой, хрупкой, а теперь стала такой прозрачной и хилой, что на нее было больно смотреть. Мать тоже сильно исхудала, как после болезни, у глаз появились сухие морщины, в волосах седые пряди, каких я раньше не замечал. Да и сам я заметно изменился. Недавно, зайдя за чем-то в дом, я увидел себя в висевшем на стене большом зеркале. На меня взглянула вроде и знакомая и чем-то совсем незнакомая физиономия с темными глазами и острыми скулами. Взглянула с выражением настороженности и еще чего-то такого, что я видел в глазах волчонка, которого мы, мальчишки, однажды поймали в лесопосадках. Собственно, это был не волчонок, а один из щенков бездомной немецкой овчарки, обитавшей на загородной свалке. Щенки вывелись в овраге, были совсем дикие, и кто-то, видевший их, сказал, что это волчата. Мы пошли ловить волчат с намерением приручить их. Одного, отбившегося от выводка, я загнал в кусты маслёны и бросился на него. Зверек прокусил мне ладонь, но я все-таки как-то закрутил его в заранее снятый с себя пиджачок , и мы принесли его домой. Несколько дней он по очереди жил то у одного из мальчишек, то у другого, но приручаться не хотел, никакую пищу не брал, только скалил зубы и затравленно на всех озирался своими темными с влажным блеском глазами, и мне пришлось отнести его обратно в лесопосадки. Вот это выражение затравленности во влажно блестевших глазах зверька и напомнила мне физиономия, глянувшая на меня из зеркала.

Сквозь тяжело навалившийся сон я слышал, как где-то близко стреляли из винтовок и автоматов. Потом звуки выстрелов покрылись бесконечно долгим прерывистым гудением немецких самолетов. Они, вероятно, выискивали цель. В щель вдруг ударил резкий белый свет. С усилием я открыл глаза, увидел рядом согнувшуюся в напряженном ожидании фигуру матери и понял, что этот яркий свет идет от осветительных ракет, сброшенных с самолета. Сейчас начнут бомбить. С улицы донеслись голоса, топот сапог, раздалась команда:

- Ложись!

Рассекая воздух, засвистели бомбы. Все сотрясалось от взрывов. В окопе удушливо запахло серой, на зубах захрустел песок.

- Фу, господи, - вздохнула мать. - И как только земля родимая терпит. День бомбит-бомбит, да еще и ночью.

Взрывы то удалялись, то приближались, и я то проваливался в забытье, то пробуждался. Когда наконец совсем очнулся, уже рассвело, стояла тишина. Сестренка, посапывая, лежала рядом, а мать в нескольких шагах от окопа, пристроив на кирпичах жестянку с лепешками из сырого теста, разводила под ней огонь.

Было по-осеннему прохладно. И необычно тихо. Сизый, смешанный с дымом туман расстилался над землей. От этого тумана и тишины веяло чем-то мирным, довоенным. Вот в такое прохладное туманное утро мы бежали когда-то в школу. Кажется, впервые за все время бомбежки я подумал о школе. Вспомнил нашего Ивана Ивановича, учителя истории, маленького человечка в больших очках. В седьмом кассе мы уже почти все переросли его по росту, но это не мешало нам уважать его и по-своему любить. Он был добрым и терпеливым к нам. Правда, иногда казался несколько отрешенным, сосредоточенным на какой-то своей мысли, но на наши вопросы тотчас охотно откликался. Как-то между прочим он рассказал, что в юности мечтал стать инженером и после окончания рабфака хотел поступить в политехнический институт, но комитет комсомола направил его на работу в школу, и он не посмел отказаться: государство испытывало острый недостаток учителей. "Школа - это очень важно, - говорил Иван Иванович. - От того, какими вы выйдете из школы, зависит не только ваше будущее, но и будущее страны. И будущее человечества". Во как! Даже будущее человечества. Это для нас было новым. Другие учителя, да и домашние тоже, только и твердили, что учимся мы для себя, для нашей же пользы, а тут оказывается, что мы - это еще и будущее человечества. А потом однажды приходит Иван Иванович на перемене и говорит: "До свиданья, ребята. Ухожу на фронт". - "А как же мы?" - спросил кто-то из нас, а кто-то еще с лукавством добавил: "И будущее человечества?" - "А человечество, - говорит - в опасности. Надо защищать". И как-то застенчиво улыбнувшись, поднял на прощанье руку над головой.

Война жестоко вломилась и в нашу мальчишескую жизнь. Учеба в обычной средней школе стала непрестижной. Ребята из десятых и девятых классов начали сплошь уходить в военные училища - в летные, танковые, пехотные, а девчонки - на курсы медсестер. Мы, восьмиклассники, на занятия еще ходили, но что это была за учеба! За полгода нам пришлось сменить несколько школ: одну за другой их отдавали под госпитали. Учителя тоже часто менялись. То математика и физика взяли на фронт, то учительницу немецкого языка Эмму Карловну эвакуировали куда-то в Казахстан, а заменившая ее совсем молодая Лидия Александровна вскоре ушла в действующую армию. А когда старый физик из пенсионеров, пришедший вместо призванного на фронт, слег от сердечного приступа. Его уже заменить оказалось некем, и вот тогда на пустом уроке все мальчишки нашего класса, кроме Валерки Першина, и сговорились пойти работать на завод "Баррикады", где изготовляли оружие для фронта. Это, по крайней мере, настоящее дело, решили мы и тут же написал на вырванных из тетради листках заявления и отнесли их в отдел кадров завода. А через месяц ученичества я уже как вполне самостоятельная рабочая единица стоял за токарным танком и вытачивал болты для противотанковой пушки.