Воспоминания - [16]

- Тебе по-солдатски, прямо из котелка, - сказала она.

- Никак пшенная каша-то? - заглянула Алексеевна в чашку своих внуков, которые сразу прилежно заработали ложками.

- Это ж надрали из того проса, что вчера Николай принес. Муку через решето пропустили, а сечку отвеяла и вот сварила.

- Николай молодец, он и сегодня вон принес. А как же это у Паши с рукой-то случилось? Где вы были-то?

Пришлось снова повторить то, что я рассказал Лизе. Потом мать начала пересказывать новости, какие она только что перед нашим приходом слышала, когда, оставив Ланку у Кулешовых, бегала в карьер за водой. О том, что двое из братьев Петровых, живших на соседней улице, ходили за зерном на элеватор, за Царицу, и не прошли, потому что в центре города, как и на Мамаевом, ищут жестокие бои. И еще о том, (и откуда только люди знают! - удивилась мать), будто к нам на помощь идет большое войско толи из Москвы, то ли из Сибири. Может, это и правда, а может и выдумал кто для утешения, потому что кто же может знать секретные военные дела. Но вот то, что вчера на Нижний какие-то ребята привозили целую повозку муки и раздали ее населению, это уже не выдумка, а самый что ни на есть достоверный факт. Про это матери рассказала женщина, которой самой посчастливилось получить тот неожиданный паек. Выдавали муку по старым, теперь уже просроченным карточкам, но бесплатно.

- Это как же так, бесплатно? - удивилась Алексеевна.

- А потому что эти ребята не из торговой организации, а дружинники. Сказали, что завтра еще привезут, если по дороге их не разбомбят.

И женщины долго мусолили эту последнюю новость. Что, дескать, повозка муки на район это, конечно, мизер, что и говорить, на такой мир это все равно, что капля в море, но людям еще и дорого знать, что в городе хоть кто-то еще есть, кто думает о них.

- Ну, ладно, сидите тут, а я пошел молоть, - сказал я матери и, взяв свой околунок с зерном, направился к себе домой.

Лиза Кулешова пришла из больницы поздно вечером заплаканная, совершенно расстроенная и рассказала, что Павлу, пока они ждали приема, сделалось хуже, у него начался жар. Осмотревший его врач сказал, что будут оперировать, но на операцию очередь, ранеными забиты все коридоры и подвал больницы.

На следующий день Лиза опять сбегала в больницу и принесла еще более тревожные вести. Операцию Павлу сделали, но лучше ему не стало. Жар не спадал, на теле появились какие-то подозрительные пятна, временами Павел переставал сознавать окружающее и бредил.

А дня через два-три, вернувшись от Кулешовых, мать сообщила, что Павел умер. Умер, как сказали в больнице, от потери и заражения крови. Меня эта весть ошарашила. Подобные известия, я думаю, в большей или меньшей степени всегда ошарашивают. А смерть Павла поражала еще и какой-то своей жестокой предопределенностью. Эта особа с косой как бы уже давно положила глаз на него, до поры ему все удавалось уходить от нее, поплатившись то контузией, то простреленным легким, то потерей руки, но коварно помедлив, поиграв, она все-таки убила его.

Жалко было Павла. Не думал я, что он умрет. И что меня еще огорчало, так это то, что Лиза не взяла тело Павла из больницы. Отдала отвезти его в общую могилу. А я на нашем кладбище еще зимой видел эти общие могилы, в которые по ночам привозили и, как дрова, сваливали голые трупы из госпиталей. Были там и умершие от ран бойцы, и не поднявшиеся после блокадной голодовки привезенные к нам в город ленинградцы. Ямы были большие, и засыпали их землей только после того, как они наполнялись трупами доверху. А в промежутки между привозами испитые, обнаженные тела кое-как, небрежно прикрывали парой-тройкой досок. И случалось, что жители поселка, выйдя утром из дому, обнаруживали у себя на дворе приволоченную собаками истощенную, обтянутую только кожей человеческую ногу или руку. "Господи Иисусе, - качала головой мать, - весь свет перевернулся. Совсем люди потеряли себя". Как перевернулся свет и как это люди себя потеряли, мне было не совсем понятно, но такого захоронения, какое я видел в этих ямах, на кладбище, я ни Павлу, ни красноармейцам и ленинградцам не хотел. Не хотела, думаю, и Лиза, но в больнице ей сказали, что она может оставить своего покойника в морге, вместе с другими его отвезут в братскую могилу, и Лиза, истерзанная и подавленная переживаниями, плача, побежала домой. Мужу она уже ничем помочь не могла, его уже не было, надо было думать о спасении детей.

В тот же вечер Лиза и Алексеевна, взяв своих малышей за руки и прихватив кое-что из вещей в узел, ушли на переправу.

Не знаю, как им удалось перебраться через Волгу, но ушли они вовремя. На другой день немцы, которым так и не удалось прорваться на Мамаевом, полезли на Красный Октябрь и на наш поселок. И то, что мы наблюдали на Мамаевом со стороны, теперь обрушилось на нас самих.

5. Огонь передовой

День 27-го сентября запомнился особо. Он начался с оглушительной канонады. Проснувшись, я вылез из щели наружу. Вокруг грохотали орудия. Над поселком в звонком утреннем мареве раскатывалось эхо. Мать стояла в двух шагах от лаза, у разведенного под стоявшей на кирпичах кастрюлькой огня и, невольно отзываясь на залпы, оборачивалась то в одну сторону, то в другую.