Воспоминания русского дипломата - [252]

Это было время расцвета надежд на скорую помощь союзников. Французы начали приготовления к посылке десанта в Одессу. Это рисовалось, как начало образования большой союзной армии, которая заменит немцев, вышибет большевиков из Украины и обеспечит Добровольческой армии продвижение на Москву.

В Одессе был французский генеральный консул Энно, по всем отзывам – человек не только благожелательно относившийся к России, но и прекрасно ее понимавший. В Екатеринодаре были агенты третьего сорта. После молодого, симпатичного, но неопытного Gaulquier приехал также молодой, юркий и самоуверенный Эрлиш, судя по фамилии, не настоящий француз. Он давал понять, что обладает чрезвычайными полномочиями, приписывая себе особые заслуги в деле спасения России, словом, был маленьким Хлестаковым, довольным играть роль. Наши военные, конечно, не умели разобраться в том, какая кому цена, и, чем больше они поверили, что в награду за их верность союзники окажут им самую действительную помощь, тем сильнее и горче было очень скоро их разочарование и даже негодование.

Союзники, с своей стороны, не могли не обратить внимания на бросавшихся в глаза недостатки Добровольческой армии, на ее распущенность. Англичане предлагали прислать своих инструкторов, но им ответили, что в Добровольческой армии и без того избыток офицеров и что поэтому нет нужды в инструкторах.

С того момента как между союзниками и Добровольческою армий установилась живая связь, можно было наблюдать, как они старались оказать на нас воздействие в смысле демократизации. Видно было, что на Западе демократия подняла голову и союзным правительствам приходилось с этим считаться. Всякие проявления монархизма в армии вызывали их осуждение. Они старались убедить высшее командование, что, чем яснее будет демократический характер Добровольческой армии, тем легче будет союзным правительствам влиять на общественное мнение у себя дома, чтобы оправдать и усилить помощь, которая оказывается. Ничего не понимая в наших внутренних делах, союзники продолжали путать так же, как путали со времени февральского переворота. Для иных, например для французского правительства, быть может, для англичан, нужен был главным образом фасад, но для Вильсона и для тех течений, которые поддерживали его программу в русском вопросе, нужна была сущность; они боялись реставрации монархии в России, возможного в будущем союза ее с Германией. Все эти течения еще яснее обозначились, когда я снова поехал в Екатеринодар, по вызову Нератова, с тем чтобы ехать дальше в Париж. Это было в начале марта.

Я с сожалением покидал начало благоухающей весны в Крыму. Я настолько поправился, что уже сходил вниз в город. Особенно приятно было бывать на музыкальных вечерах у моей belle soeur Александры Владимировны Трубецкой. Ее дочь люба Оболенская была серьезная пианистка. У них подобрался квартет очень недурной, они прекрасно сыгрались и отлично исполняли классическую музыку. Иногда приезжал муж любы, Алеша Оболенский, у которого был редкий голос. Все они сами любили музицировать и не заставляли себя просить. В этом году мы слушали много хорошей музыки. Но перед самым отъездом в Екатеринодар я получил настоящее музыкальное наслаждение. У Петрункевичей в Гаспре гостила его племянница, известная певица ян-Рубан. Это была настоящая серьезная артистка с тонким художественным вкусом и сильным музыкальным темпераментом. Кроме того, она была премилая женщина. Она жила, кажется, в гражданском браке, с неким Влад[имиром] Иван[овичем] Полем, большим оригиналом, тоже очень милым человеком и музыкантом; он аккомпанировал своей жене. Оба они согласились приехать к нам на гору и исполнили концерт в Уч-Чаме у княгини М. В. Барятинской. Репертуар был самый разнообразный. Но Ян-Рубан с таким же мастерством исполняла старинные французские песенки, как русские романсы и Шумана и Шуберта и, наконец, Шопена. Она с таким захватывающим драматизмом исполнила его Chant polonais{229}, что действительно мурашки пробегали по телу. Такого мастерства в исполнении я не слышал ни у одной певицы. С маленькими голосовыми средствами и голосом, который при меньшем искусстве звучал бы порою скорее неприятно, она достигла верха прекрасного. Это было мое последнее чарующее впечатление от Крыма. На следующий день, кажется, я уехал в Екатеринодар.

Приехав в Екатеринодар, я застал полную перемену отношений к союзникам. В Управлении иностранных дел мне дали прочесть всю переписку за это время с нашими представителями в Париже, по телеграфу, и с союзниками в пределах России.

Англичане сосредоточили свое внимание на Кавказе. В самом начале их пребывания там, их политика не могла не внушать серьезных сомнений и опасений. Они заняли Баку и Батум, и казалось, что больше всего интересуются эксплуатацией наших нефтяных богатств. Совершив победоносный поход в Терской области, добровольцы торопились занять Грозный до англичан, это им удалось. Англичане открыто покровительствовали всем самостоятельным маленьким государствам в Закавказье. Правда, полной последовательности и однообразия в их отношении к разным областям не замечалось. Различные генералы действовали каждый по своему усмотрению. Между английскими властями попадались люди, служившие в Индии и в Персии и вынесшие оттуда традиционное недоброжелательство к России. Разница в отношениях была, однако, скорее в степени, чем по существу дела. Английские власти в Закавказье совершенно не признавали Добровольческую армию и заявляли, что ей там нечего делать, что все ее задачи на севере. С легкой руки англичан, грузины заняли определенно враждебную позицию по отношению к русским вообще и Добровольческой армии в частности. Русские в Тифлисе подвергались настоящему гонению. Особенно потерпела русская Церковь. Главарями самостийности и отторжения от России, сначала при помощи немцев, потом – союзников, явились люди, в свое время возглавлявшие революцию у нас, – «вожди российской революции» Церетели, Гегечкори, Чхеидзе и К