Воспоминания русских крестьян XVIII — первой половины XIX века - [26]

В 1768 году, генваря 14-го дня, прислан указ из комиссии, учрежденной по именному указу о имениях графа Сергей Павловича Якушинского, чтоб управителя Евреинова отрешить, а вотчину поручить выборному, смотрение ж иметь над ним и над вотчиною мне. С того времени паки меня окружали труды и попечения.

Хотя оброчные деньги, собираемые с крестьян, велено отправлять во Псковскую провинциальную канцелярию, но и граф домогался получать себе в рассуждении недостаточества своего, то лаской, иногда угрозами, причем я просил у него увольнения вечного, которое он дать обещал, а я, за указанным уже запрещением пересылать к нему деньги, однако ж имел всегдашнее грызение сердца и опасность, чтоб не погибнуть; да и действительно защищен в том промыслом Божиим, о чем сказано будет ниже в своем месте.

В течение управления моего крестьянин Яков Прокофьев, прозванием Синильник, взбунтовался противиться — из пяти сынов своих не дать в рекруты, — из чего вышло поползновение и другим отбывать. Я, будучи нетерпелив его беспорядка, весьма много труда принял ко отвращению оного: то домашними поисками ловить и преодолевать (против чего оборонялся он оружием), то представлением графу и комиссии, а потому были от судебных мест следствия и великие беспокойства, от него ж, Синильника, затейные, избывая наказания, жалобы. Против того с немалым трудом очищал себя ответами. Напоследок обратилась болезнь на его главу, так что двое из детей его заворовали в Бедринском усадище, и за то дом его, Синильников, до основания разорен, распродан и растащен. Тогда он более ожесточился.

Потом не скоро и с большими хлопотами, однако ж дошло, что граф его отослал в каторжную работу в Кронштадт, а из детей его один помер в тюрьме, другой наказан кнутом и отослан на поселение, а трое отданы в солдаты, из коих один бежал, женился в Белоруссии и жил в деревне крестьянином. Чрез несколько времени Синильник из Кронштадта бежал и, явясь в Полоцке, записался в мещанство, а чрез шесть лет, служа в полку, меньшой сын его Григорий бежал и также записался в мещанство; исходатайствовав же паспорт, шатались в России, более по Велейской вотчине, ища моей головы в погубление, свирепея неукротимою злобою, о чем я имел достоверные известия: первое — через крестьян деревни Блесна Ермолая Феоктистова с товарищи, которые видели Синильника в Белоруссии в корчме, вооруженного, с двумя товарищами, и изустно от него слышали, что-де Травин от наших рук не отойдет; второе — наивернейшее: попалось в руки мои письмо, писанное вышесказанным сыном его Григорьем, кой, будучи в полку, несколько обучился грамоте и писать. Во оном под скрытом писано между прочим к отцу его: надлежит-де взять терпение, покуда мы с полком пойдем мимо Белья; в то время не удастся ли намерения нашего исполнить. Напоследок, третье — писарь Поликарп Стайков был в Опочке и, опоздав вечером, шел большою дорогою к Белью, и как пришел ночью к озеру Каменцу и присел в крутых оврагах отдохнуть, то нашли на него два человека с ружьями. Он по обыкновению спросил: кто идет? На что они, несколько оробев, остановясь, спросили ж: а ты кто? Потом, ближе сойдясь, друг друга узнали, из коих один был Синильников сын Сидор, кой в Белоруссии женился, а другой незнакомый. Притом вдруг спросил он у Поликарпа: «Леон где находится?» Он отвечал: «Проехал-де вчера из Опочки в Велье». На то сказал он: «Счастлив-де он, что в наши руки не попал; у нас-де в трех местах по два человека с ружьями, сидя, караулили его, а как-де ты не утерпишь, чтоб ему о сем не сказать, то лучше и тебя живого не отпускать». То он, безмерно испугавшись, прилежно просил его о пощаде, заклинаясь мне не сказывать: притом отдал им из кармана яблоки и вина в бутылочке было на шесть копеек. Сверх того они между собою были хотя в дальнем родстве. Итак, оставя его жива, сказал: «Тебе-де небезопасно впереди пройти, потому что-де там еще два человека стерегут», для чего приказал товарищу своему, не назвав именем, но просто: «Товарищ, проведи его». А сам пошел с дороги в сторону от озера в правую руку, провожатой же шел с ним, не говоря ни слова, чтоб не узнали, даже до росстаней[66], где ездят от Велья на Карновское усадище, и потом уверил, чтоб не опасался, а сам пошел также в сторону от дороги. Из сих опасностей столь я беспокоился и тревожился, боясь мучительной от злодеев смерти, всякому рассудить можно, и ежели бы вседержительная рука Господня не покрывала, возможно ли убежать от них, столь прилежно ищущих! Но слава Премилосердному Богу и Заступнице моей Пречистой Богородице за милостивое защищение! При том благодарю и святого Ангела Хранителя души и тела моего, покрывающего крылом благости своей даже доныне.

Да и сверх того еще обеспокоивали жизнь мою шатающиеся по свету волочаги[67], не хотящие трудом себе хлеба стяжать, затея многие клеветы единственно из хвасти и тщеславия, чтоб в несчастье ввести своего начальника, и был бы сменен, что им не малая утеха. Поистине же не имели они ни малого резону, ниже обиды, жаловаться. По их клеветам несколько крат принужден был ездить в Петербург для ответов, и хотя никогда винности моей не нашлось, но рассуди всяк, сколько понес я изнурения в здоровье, излишние убытки и труды, а жалованья получал я только по семи рублей на месяц, что составляет восемьдесят четыре рубли в год, без произвождения хлеба и провизии; то с нуждою себя содержал и оттого не имел я себе хорошей пары одежды, а в полусуконном даже к графу представлялся и не стыдился сего подлого убору. И так продолжалось время управления моего [1]768, [1]769, [1]770 и [1]771 годы в чрезвычайных трудах и попечениях, особливо при выборе от семей и отдаче рекрут, от которых не терпя, просил лично и чрез описки графа о смене от той должности; однако ж он, сочтя, якобы я притворно о том прошу, не верил и говорил: многие-де ищут сей должности, а ты просишь смены.