Воспоминания русских крестьян XVIII — первой половины XIX века - [14]

В сей партии не последний был дядя мой родной Афанасий Степанович Травин, который был в рассуждении его старшинства, а моего в выгодах преимущества, неприятен, а потому и проискивал средства, чем бы меня озлобить; выдумал он оклеветать графу, будто я к нему недоброжелателен, и, не желая быть за ним, желая за другого господина (чего по совести в мысли моей не было), но он, согласясь с прочими на то склонными, поехал в Москву для жалоб, по принесении которых прислали из Москвы повеление, чтобы меня туда выслать, почему я в августе того же 1754 года туда из Пскова отправился на ямских, с прапорщиком Иваном Львовым Большим, и чрез пять суток приехал, где прожил три недели, но, по оклеветанию их, Божьим защищением, скорбного ничего не видел, хотя и старались, пристав к дяде моему и другие коварные люди, оскорбление нанести; однако ж, слава Богу, благополучно отпущен 22 сентября того же 1754 года в дом свой; только вышеупомянутый управитель от должности его отрешен, а на место его никто не определен. Итак, открылась воля, по которой дядя мой и староста Ермолай десятский[44] самовластно предприняли управлять вотчиною, причем важный их предмет был мстить всем своим соперникам, в числе коих я с братьями моими были первые. Случился тогда рекрутский набор, то дядя мой, ожесточась, вознамерился из нас которого-либо из братьев отдать в рекруты, позабыв ближнее родство и не сжалившись на наше сиротство. Видя мы с братом Алексеем намерение его непреложное, принуждены тайно уехать в Петербург для жалобы графу и просьбы о защищении, и только доехали до Пскова, там уведомились, что дворецкий Петр Добрин проехал в вотчину для разбирательства и прекращений неустройства, почему возвратились и мы.

Добрин прожил в вотчине не торопясь, и дела происходили неуспешно; но как бы то ни было, а я по услужности своей отменно у него был в милости. Дядя мой, заприметив то, более терзался и от злобы настоял навести мне притеснение в том, что поелику за неспокойство его велено Добрину, взяв с собою, привезти в Петербург, то чтоб и меня туда ж взять, хотя обо мне ни от кого никакого повеления не было. Однако ж ему хотелось меня потревожить, а ежели я взят не буду, то и он не поедет, на что Добрин, не хотя сурово с ним поступить, употребил притворство: лаская его, обнадежил меня взять, меня ж уверил, что он, конечно, из Пскова меня отпустит; итак, ехал я обще со всеми ими до Пскова, в том числе и Залевской по оклеветанию их был в огорчении взят и везен под караулом, а пожитки его опечатаны; выехали изо Пскова поутру на рассвете, и я провожал их в поле не более двух верст, отпущен обратно, чего дядя мой не знал, а отъехав верст с 28, на станции осмотрелся, посерчав, выговорил перед дворецким грубо, для чего я отпущен.

В наступившем 1755 году прислан для управления вотчин из лакеев Иван Федоров, прозванием Сучкин, а 20 марта родилась у меня дочь Матрена, которой при крещении восприемником был он, Сучкин. По прибытии ж Добрина дядя мой приведен к усмирению, поставлен на житье в Петербург, при доме графском, а я того ж году, в июне месяце, определен к должности за приказчика в Оклюдицкую вотчину, составляющую с Вышегородскими деревнями 610 душ, отстоящую от Пскова в 27 верстах, где пробыл до 1757 года благополучно.

В 1757 году, августа 5-го дня, прислан на место Сучкина в управители Михайла Тимофеев, сын Прокудин, из лакеев же; в то время я по-прежнему возвратился в Велье и причислен в число писарей. В том же году прислан от графа для закупки льна поручик Василий Агеевич Лялин, прапорщик Петр Григорьевич Попов и к ним присовокуплен бывший управитель Залевской, то ж и вышеозначенный Прокудин, а по прошествии короткого времени препоручено и управление судопроизводства им же вообще. В то время трудно мне было угождать на четырех командиров, быв первоначальным писарем, тем более что они между собою не согласны были и почасту один про другого из меня любопытствовали, но я, за помощью Божией, утвердился отнюдь не пересказывать речей, кои случалось мне слышать у одного на другого, а еще старался сколько можно восстановлять между ними согласие, что и самым делом уменьшал между ими вражду, а сам наипаче избавился от их каждого негодования, за прилежность же к делам заслуживал от них похвалу и доверие, почему и довольствие имел в своем содержании без нужды; таковое мое благополучие продолжалось 1758 года сентября по 3-е число.

Как на свете все превратно, особливо грех ради наших, то и меня искушение постигло. На оное число виделось мне во сне, будто я держу в руках скрипку и хочу играть, однако ж струны ослабевают и весьма не согласны, кои сколько ни стараюся поправить, но они издают глас весьма неприятный, и я проснулся скучен, будто бы ожидая несчастья. По наступлении того дня приехал в Велье вышеописанный служитель, а мой кум Иван Федоров, с таким от графа повелением, чтоб взять ему из писарей двух человек, кого он изберет, и с женами и с детьми отправить в Москву, для чего ж оное — не открыто; притом примечено, что отправление будет в Оренбург. Сия весть произвела во мне крайнее смущение и отчаяние, поелику он объявил, что он не иного кого возьмет, как только меня и Максима Ворсулева, и представлялось, что когда завезены будем в такую отдаленность, то к возвращению в отечество никакой надежды иметь не можно, ко избавлению ж от того упросить его я отчаялся, хотя он мне и кум был, но нрав его непреклонен; к тому ж Максим Ворсулев, с обещанием подарить ему пятьдесят рублев, к нему ходил, но также никакой милости от него не получил. Я, ведая его неблагосклонность, просить его оставил, а положась на волю Божию, приготовлялся к отъезду, и хотя я о разлуке с матерью (да и жену вознамерился сам собою оставить) и со всеми домашними сродниками и знаемыми сердечно скорбел, но им виду печального не подавал и в горьких их слезах уговаривал, и с тем точно, чтоб они чрез угадывание о возврате от негодных баб их хитростями узнавать не дерзали, а молились бы Богу, то и надеялись бы без сомнения моего возвращения.