Воспоминания - [30]

Она обняла меня и ушла, насколько я могла судить, совершенно успокоенной.

На следующее утро я оделась и вышла в маленькую гостиную моих апартаментов. Я еще была слаба и очень волновалась, ноги не держали меня, а потому я устроилась на софе. Был накрыт чайный стол. Тетя Элла пришла в сопровождении своей сестры и принца. Обе женщины торопились выпить чай и оставить нас наедине. Принц, который явно чувствовал себя скованно, задал несколько вопросов о моем здоровье, потом вдруг взял меня за руку и спросил, нравится ли он мне.

Я ответила «да».

Он помолчал немного, а потом сказал: «Вы хотите поехать в Швецию… со мной?» И снова я ответила «да».

Он поднес мою руку к губам и поцеловал. Он чувствовал себя так же неловко, как и я. В этот момент я услышала, что в дверь скребется моя собака, и, обрадовавшись тому, что нашлась новая тема для разговора, обратилась к принцу с просьбой впустить ее. Он встал и выполнил мое пожелание, потом вернулся. «Вы устали, — сказал он, — я пойду, а вы отдыхайте».

Нагнувшись, он поцеловал меня в лоб и вышел. Дело было сделано.

Спустя некоторое время пришла тетя и поздравила меня с помолвкой. Потом я снова легла в постель. Я еще не оправилась от болезни, у меня вновь поднялась температура.

Было решено не говорить о моей помолвке до тех пор, пока в первую очередь о ней не известят монархов двух стран и моего отца. Однако я не могла удержаться, чтобы не рассказать Дмитрию, мадемуазель Элен и чете Леймин–гов. Все они отнеслись к этому без энтузиазма, особенно брат, он никак не хотел принимать это всерьез.

Моей горничной Тане, от которой я неспособна была что либо скрыть, я сказала об этом, когда она меня причесывала. В отражении в зеркале я увидела, как на ее глаза навернулись слезы, она наклонилась и поцеловала меня в макушку. Поспешность, с которой была устроена моя помолвка, привела в замешательство всех моих близких, но никто, кроме Дмитрия, не высказывался по этому поводу.

Было бы неправдой утверждать, что я в той ситуации ощущала себя несчастной. Первое потрясение прошло, и я спокойно воспринимала произошедшее, находя в том даже некоторое удовольствие. Мне льстило находиться в центре внимания. Я была слишком молода, чтобы заглядывать в будущее и предвидеть ту ответственность, которая грузом ляжет на мои хрупкие плечи.

А тогда мне хотелось верить в счастье: казалось, жизнь обделила меня и должна как то вознаградить за бессодержательное и унылое детство. Я устала от вечных предписаний, от прозябания, на которое была обречена в этом большом доме. Я хотела жизни полнокровной, страстно желала освобождения, любых перемен.

Через пару дней принц уехал из Москвы. К тому времени мне стало лучше, и последние дни перед его отъездом мы провели вместе. Обычаи того времени не позволяли жениху и невесте ни минуты находиться наедине, но тетя, скрепя сердце, делала послабление. Когда мы с принцем были в комнате, она устраивалась в соседней, оставляя дверь открытой. Но мной завладевало чувство стеснительности в его присутствии, и, по возможности, я старалась не оставаться с ним наедине.

Я очень беспокоилась, как воспримет мою помолвку отец. Меня одолевали угрызения совести, что никто не удосужился посоветоваться с ним. Я поделилась своими мыслями с тетей, но та никак не хотела понять меня и лишь твердила то, что мы так часто слышали от нее, а прежде — от дяди: отец оставил нас, он передал ответственность другим. И теперь долг других принимать такие решения, которые делаются мне во благо…

Слово «счастье» в ее устах звучало как вердикт. На протяжении последующих месяцев она столько раз произносила его с различными интонациями, что оно мне стало совершенно ненавистно. «Обеспечить твое счастье… Для твоего счастья… В интересах твоего счастья…», и так до бесконечности.

Мой отец ничего не мог сказать по поводу этого счастья и что либо изменить, все было решено. Мне оставалось только одно — уведомить его, поставить в известность.

Пока я раздумывала, что писать и как, тетя Элла продиктовала мне письмо, о котором я впоследствии не могла вспоминать без чувства стыда. В данном случае, как и во всем, что касалось моей помолвки, я поступала в соответствии с великокняжеским воспитанием. Я полностью подчинилась тете и послушно писала под ее диктовку.

Мое письмо не ввело отца в заблуждение. Оно было достаточно чувствительным, но слова о любви и счастье звучали столь легковесно и на них делался такой упор, что они не могли идти от сердца.

Из этого письма я наконец уяснила для себя, какие чувства питала к своему жениху. Я поняла, что безумно влюблена в него, и эта любовь настигла меня, как удар грома.

Если и удар, то не с той стороны, подумала я про себя и с отвращением, но безропотно переписала письмо слово в слово.

Ответ, который я получила из Парижа, был полон недоумения и горечи. Поведение тети по отношению к нему в обстоятельствах, когда решался вопрос с моей помолвкой, глубоко задело отца, он никогда не мог ей этого простить. Поспешность, с которой распорядились моей судьбой, казалась ему непонятной. Он считал, что я слишком молода для замужества, для того, чтобы ответственно подойти к такому важному в жизни событию. Он выразил глубокое сожаление, что все приготовления происходили без него, никто с ним не посоветовался и даже не сообщил ничего.