Воспоминания провинциального телевизионщика - [3]
– А Пивер сказал…
Конечно, приятно, когда тебя цитируют, но не в такой ситуации! И внутренний голос радуется:
– Я предупреждал! Неприятность!
Да, неприятностей на студии было почти столько же, сколько приятностей. Бывало, от неприятностей приходилось увертываться, как от пуль.
Поэтому можно сказать: иду в атаку на книгу. Буду стараться рассказать все, как оно было. Мне бесконечно дороги те годы, когда экраны были голубыми, но никто не усматривал в этом ничего плохого. Великие сатирики Ильф и Петров были уверены в том, что природа отпускает человеку определенное количество юмора. Благодаря многолетней серьезности мне удалось растянуть отпущенное до сегодняшнего дня. Не зря же «котежд» меня вдохновил!
И если когда-нибудь у этой книги появится продолжение, назову его «Вдохновленный „котеждом“». Пусть никто не упрекнет автора в отсутствии фантазии: это будет совсем другой КОТЕЖД. Реформа школьного образования внушает надежду!
«Выковыренные»
Последнее время я особенно ясно понимаю: моя жизнь делится на дотелевизионную и всю последующую. Но если своими телевизионными историями я делился довольно часто, то все, о чем пойдет речь далее, можно предварить репликой:
– Исполняется впервые!
Наверное, все описываемое покажется некоторым читателям мелким, незначительным. Действительно, даже живя в интересное время, можно оставаться до неприличия скучным человеком. Но мне всегда было интересно жить! И, вероятно, кому-то будет интересно узнать, как жили тогда.
Я не призываю непременно одолеть эту главу. Наоборот: не обижусь, если читатель решит перепрыгнуть через мои детство и юность. Во-первых, я же телевизионщик: сколько раз сам нетерпеливо переключал каналы, игнорируя экранную серость и тягомотину. А во-вторых, приятно будет сразу предстать перед читателем умудренным, зрелым человеком в возрасте под тридцать.
Итак, нулевую возрастную отметку я преодолел в донбасском городке Артемовске, который незадолго до моего рождения был известен в истории как Бахмут. В отличие от Бахмута, Артемовск – звучало гордо, хотя население составляло всего-то тысяч сорок. И не обязательно было знать, что городок получил имя героического революционера, товарища Артема. Поскольку и без революционной привязки Бахмут пользовался известностью благодаря запасам сверхстратегического сырья – соли. Даже украинский поэт И. П. Котляревский в своей «Энеиде» упоминал соль-бахмутку, которую чумаки везли по шляху.
Сейчас, спустя десятки лет, я вспоминаю Артемовск теплым, уютным местом, где мне было очень хорошо. Но это результат волшебного свойства памяти, которая, словно реклама, подсовывает только лучшее. И где-то в глубине сознания, стараясь не возникать на поверхности, прячется самое страшное, что было тогда: голодомор. Мы жили в городе, и, возможно, поэтому спаслись. Но в тогдашних газетах об этом не писали. Да и я бы по малости лет вряд ли понял, что происходит. Хотя что такое голод, мне было понятно. Никогда не забуду, как в магазинах исчезли очереди за хлебом: это значило, что голод закончился. Тогда казалось – навсегда! Увы, в детстве так же легко ошибаешься в прогнозах, как и в зрелости.
Но в одном я не ошибаюсь: мои родители были людьми музыкальными. Я помню, как мама пела на местном радио. Она пела замечательно, особенно любя украинские песни – лиричные, мелодичные, красивые, исполняя их на языке оригинала. Вторым иностранным языком, который знала мама, был идиш. Причем последним мама владела хуже. Я до сих пор помню этот бесконечно родной голос… Жаль, что на публику пела мама недолго: за мое появление на свет она впоследствии заплатила потерей слуха, стала плохо слышать даже себя. Во время пения мама заглядывала нам в глаза:
– Чисто ли я пою? – читалось во взгляде.
И мы так же взглядами отвечали:
– Все правильно, дорогая!
И более счастливого человека, чем мама, в эти минуты не было.
Потом был роковой сороковой – финская война. Мне уже стукнуло тринадцать. И мы с приятелями-школьниками организовали ансамбль, агитбригаду, выступавшую в госпиталях. Музыкальное со провождение обеспечивала учительница пения. У меня был сольный номер. Я брал костыль, прищуривал глаза и исполнял песенку про японского самурая Микадо на мотив «Все хорошо, прекрасная маркиза…». Она была очень популярна тогда, ее пели Леонид Утесов с дочерью. (Это мой самый любимый певец с первого дня моей жизни и до последнего, я думаю). У раненых мой номер имел успех.
Потом грянула Великая Отечественная. Нашу сценическую площадку – госпиталь – эвакуировали. Эвакуировались и мы. Семья уезжала зимой, с последним эшелоном, уже потеряв надежду выбраться из того кошмара.
Ехали в открытом грузовом вагоне, еще пахнущем углем, без крыши, мерзли страшно. Ехали – сказано слишком громко: тащились, простаивая то час, то сутки на полустанках. Однажды нам повезло: на одной из остановок, на месте брошенного цирка шапито мы нашли ковер. Он был таким старым, грязным и пыльным, как будто с него начиналось древнее цирковое искусство… Мы притащили бывшее манежное покрытие, чтобы накрыть верх вагона. Наутро мы впервые проснулись, не покрытые выпавшим за ночь снегом.
