Воспоминания пропащего человека - [40]
Послания мои даром не пропадали: почти все, соболезнуя обо мне, приезжали меня навестить и кое-чем помогали, так что через неделю я оказался очень прилично одетым и мог выходить из своего логовища.
Настоящую причину, побудившую меня попасть в это логовище, знали немногие; от тех же, кто не знал, я тщательно скрывал ее и объяснял мое положение расстройством своих торговых дел и последствием пьянства.
Киселев, с неделю поискав меня по разным местам и не найдя, решился объявить полиции о сделанной мною у него краже и, хотя впоследствии по просьбе младшего Канаева хотел взять назад свое обвинение, но было уже поздно, протокол перешел в руки судебного следователя.
Младший Канаев, желая как-нибудь выручитъ меня из предстоящей беды, объяснил мое положение адвокату Хлебникову и просил его как опытного юриста помочь мне советом.
Вопреки моему ожиданию Хлебников посоветовал мне не признаваться в краже и на время уехать из Петербурга.
Я так и сделал, но впоследствии горько раскаялся; я этим много повредил себе; не в моей натуре было запирательство, а откровенным признанием я, если бы и не совсем спасся, то имел бы на суде большое облегчение.
Госпожа Михайлова, тетка Щербатова, не знавшая в сущности моего поступка, но знавшая, что мне необходимо было ехать на родину, дала мне пятнадцать рублей и некоторые необходимые в дороге вещи, и я уехал в Углич.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Жизнь в Угличе Пьянство Явка в Кашине в полицейское управление • Бродяга Иван Иванович • Отправление меня к отцу • Дорога в Петербург • Я нанимаюсь в Вышнем Волочке сгонщиком на барку • В Петербурге у Орлова • Кража • Облава и арест • Отправление по этапу на родину • В московской пересыльной тюрьме • Обратная пересылка по этапу из Углича в Петербург • В тюрьме • Назначение меня старостой • В Литовском замке • Осуждение меня на полтора года в рабочий дом • Исправительное заведение • Перевод в новоустроенную тюрьму на Выборгскую • Тамошние порядки • Арестант Герасимов • Покушение на жизнь полковника Михнева • Перемещение меня в Литовский замок • Суровое заключение • Нравственное страдание • Отправка по этапу на родину • Допрос в жандармском управлении.
В Угличе первое время я жил безбедно, потому что Хлебников присылал мне немного денег и книг, которые я продавал своему прежнему приятелю и благодетелю Н. В. Кузнецову.
Относительно моей подсудимости, которая стала известна из публикации о розыске меня следователем С.-Петербургского окружного суда, я Кузнецову и другим лицам выставлял себя страдальцем за идею. Я говорил, что Киселев — агент Третьего Отделения с которым я был до некоторой степени знаком и которому попались компрометирующие моих знакомых письма, а я, желая их спасти, пришел к Киселеву и, притворившись пьяным, остался отдохнуть, а когда тот ушел из квартиры, то я сломал у его комода замок и утащил письма. Он же, не имея возможности обвинять меня в краже таких важных для него бумаг, обвиняет в краже денег и цепочки. Этой выдумкой я и впоследствии оправдывался перед многими, хотя наверное не знаю, верили этому или нет; но мне кажется, что Кузнецов первое время верил, потому что нередко снабжал меня деньгами.
Но всему бывает мера: из Петербурга мне перестали присылать ссуды, да и от Кузнецова подачки делались все реже и скуднее; к весне опять настало прежнее житье, и меня снова начали упрекать в дармоедстве.
От Хлебникова я еще зимой получил письмо, в котором он советовал мне самому явиться в суд и тем показать свою невиновность; сначала я откладывал эту поездку, а потом уже и не на что было ехать.
Весною я поехал на Борисоглебскую ярмарку торговать разною мелочью и спичками. Товар я брал от своей тетки, но она ставила за него такую цену, что мне не приходилось выручать даже своих денег. С досады я выпил и выпил так неаккуратно, что пропил не только то, что было у меня, но и то, что было на мне. Я остался в рубашке и босиком.
В Углич я больше не вернулся, а пошел куда глаза глядят, пошел вниз по Волге, не отдавая себе отчета куда и зачем.
Помню, что одну ночь ночевал на крыльце кабака в пятнадцати верстах от Мышкина, а другую в деревне у добряка-крестьянина недалеко от Мологи. Я побывал в Мологе, походил там по городу и, вернувшись, пошел по деревням.
Мне было и холодно и голодно, но я не мог еще просить милостыни. Я дошел опять до своего родного города, но только посмотрел на него и повернул в Кашин.
Придя в Кашин, я сел у полицейского управления на скамейке и дожидался, когда меня арестуют.
Полицейский надзиратель, проходя мимо, спросит меня, что я за человек. Я сказал, что я такой-то, разыскиваюсь С.-Петербургским окружным судом и желаю, чтобы меня отправили в Петербург.
Меня отвели в тюрьму, а между тем послали за справками о моей личности в Углич. В кашинской тюрьме содержалось тогда более ста человек, но из всех их мне до сих пор памятен только один бродяга Иван Иванович, или, как его вообще называли арестанты, барин-бродяга. Действительно, хотя Иван Иванович и выдавал себя за не помнящего родства бродягу, но стоило только на него взглянуть и услышать от него хоть несколько слов, чтобы убедиться, что это не бродяга, не помнящий родства, а человек, живший в хорошем обществе и хорошо образованный.
