Воспоминания Понтия Пилата - [94]

Но Кай Петроний не был ни слабым человеком, ни усердным исполнителем бесчеловечных замыслов Нерона. Эту роль он оставил для Тигеллина. Он отвел нас в сторону, в гостеприимную тень гигантской морской пинии, одного из самых прекрасных деревьев ватиканского сада. Под ее ветвями ночь становится почти непроглядной. Мы не видели лица Кая Петрония, а его голос на минуту утратил свои утонченные обертона и свой напускной цинизм:

— Знаете ли вы, что сегодня Тигеллин поспорил с архитектором Фаоном, что вы не явитесь на этот вечер и что нам сообщат, будто вы вскрыли себе вены, дабы избежать участи, уготованной вам Кесарем?

У меня перехватило дыхание, но Пуденций спокойно заметил:

— Только Бог вправе решать, когда и каким образом мы должны умереть. Наши жизни в Его руках.

Петроний ответил с легким и безрадостным смехом:

— В таком случае я счастлив, что не христианин; это позволит мне свести счеты с жизнью по моему разумению в тот день, когда Нерон устанет от моих советов; он может в определенных случаях проявлять необычайную изобретательность и утонченность, и я предпочел бы не доставлять ему удовольствие организовывать мою смерть. Боюсь, сегодня вечером вы увидите ужасающие фантазии хозяина мира… Помните ли вы, что его законный отец, этот слабоумный Агенобарб, сказал, склоняясь в первый раз над колыбелью своего божественного отпрыска? «Что еще мы с тобой, Агриппина, могли произвести, если не монстра?» Кай Корнелий, ты храбрый человек, которым Рим может гордиться, и ты принадлежишь к числу тех, к чьему мнению в Сенате всегда прислушивались. И ты, Кай Понтий, несмотря на отставку, сохраняешь уважение многих людей в Городе. Здесь никто, я это вам решительно говорю, никто, кроме, может быть, этого деревенского идиота Сабина, который не видит дальше кончика носа, не верит, что вы каким-либо образом причастны к катастрофе, которая всем нам легла камнем на сердце. Но это не помешает им насладиться спектаклем, в котором, как они ожидают, вы выступите в заглавных ролях… Нерон не настолько глуп, чтобы предать вас смерти здесь и сейчас. Пуденций, под предлогом того, что твоя дочь нездорова, отправь ее домой; то, что здесь происходит, не пристало видеть порядочной женщине. Да и порядочному мужчине…

Пуденциана подошла к отцу, взяла его за руку:

— Я не покину отца, что бы здесь ни происходило.

Кай Петроний беспомощно развел руками и удалился, не проронив ни слова, оставив нас в страхе и ужасе.

Спустилась ночь, давящая и беззвездная; днем должна была разразиться буря. Пуденций, обеспокоенный и устрашенный, вздохнул:

— Ведь он сказал, мы воротимся домой живыми.

Да, нам суждено было вернуться домой живыми. Но из всех наших братьев нам досталась не лучшая доля.

В один миг сады Ватикана осветились. Не осталось ни одной аллеи, ни одного массива, даже самого удаленного, который не был бы залит светом. Мы заметили в конце вечера обилие благочестивых фигур, украшенных гирляндами роз и миртовых ветвей, которые были расставлены по парку и не могли быть не чем иным, как светильниками. К каждому из тех светильников, наряженные в пропитанную смолой тунику, были привязаны женщины, девушки или юноши, и пламя лизало их своими языками.

Когда Пуденциана поняла, что на наших глазах живыми сжигают наших братьев и сестер, на мгновение она оцепенела от ужаса, но затем справилась с собой и твердым голосом, на мгновение перекрывшим гудение пламени, произнесла:

— Вы Свет мира. Не может сокрыться город, который построен на вершине горы, и если кто-либо возжигает светильник, он не прячет его под спудом, но ставит на подсвечник, чтобы он светил всем, кто обитает в доме. Так и вы должны быть Светом, который светит среди людей, чтобы чистота ваших дел прославляла для них Отца, который на небесах…

Говоря так, она направилась к живым факелам, образовывавшим большое кольцо. Я хотел было ее удержать, но Пуденций остановил меня.

— На нее снизошел Дух, — сказал он тоном священного благоговения.

Да, Дух Господень снизошел на Пуденциану. Куда подевалась та перепуганная девушка, ползавшая на коленях перед Петром? Теперь она оказалась посреди кольца пламени, в котором извивались мужские и женские тела. Каким-то не своим голосом, покрывавшим шум праздника, вопли жертв, завывание приближавшейся бури, она воскликнула:

— Благословенны вы, служители Христовы, ибо вы воистину Свет миру! И тот, кто этим вечером дерзнул осветить эти сады факелами человеческих тел, еще не знает, что зажег Свет, который не погаснет, огонь, который будет гореть всегда! В этот вечер он навсегда отдал вам Город и мир! В этот вечер вы повергли их пред Христом! Придет время, и здесь, где вы принимаете мученическую смерть, Христос будет править вместо Кесаря!

Десятки любопытных образовали кольцо вокруг Пуденцианы, к которой никто не отваживался подойти или попытаться заставить ее замолчать. Одна весталка грубо оттолкнула солдата, и я услышал, как она воскликнула:

— Не трогай ее, несчастный! На нее снизошел Дух! Ты умрешь, если к ней прикоснешься…

Тут я осознал, что вокруг нас воцарилось молчание: не было больше ни жалоб, ни крика, ни стонов. И это молчание было прервано не хрипами агонии мучеников, но пением… Один из живых факелов зазвенел женским голосом, возвышенно прекрасным: