Воспоминания Понтия Пилата - [33]
— Если ты боишься из-за такого пустяка, как же ты через несколько лет пойдешь со мной на войну?
Свет радости блеснул в испуганных глазах моего сына, он прошептал:
— Если я пойду с тобой, значит, я выздоровею? Ты в этом уверен? Ты мне обещаешь?
— Я клянусь тебе, Кай, всем самым святым для меня: Фортуной Рима.
Черты Кая расслабились. Он закрыл глаза, вздохнул два раза, простонал:
— Луций! Луций!
И, призывая Нигера, сжимавшего его в объятиях, сын мой умер.
Безумный вопль огласил комнату, и я спросил себя, кто мог так кричать. И лишь почувствовав, как Прокула гладит мое лицо, понял: это кричал я, прокуратор Иудеи, воплощение римского величия. Луций Аррий и моя жена смотрели на меня, полные сострадания. Оба они обливались слезами, которые уже незачем было скрывать. Но мои глаза были сухими.
Прокула приняла беду с мужеством, на которое я был неспособен. Каким бы большим, каким бы жестоким ни было ее страдание, она нашла еще силы поддержать меня. Я так терзался, что боялся потерять рассудок. Занятый работой, я никогда не задумывался о том, как сильно люблю Кая, но, главное, мне некогда было выказать ему свою любовь. Двадцать раз на дню, со сжавшимся от нелепой надежды сердцем, я вскакивал с места, потому что мне казалось, что я слышу голос сына в соседней комнате; долгие минуты. То я сидел, вперив взгляд в портьеру, словно ожидая, что она раздвинется и мне навстречу выбежит Кай. То неотступно думал об истории, рассказанной Флавием. Я думал о дочери Иаира и спрашивал себя, какая безумная гордыня, какое почтение к достоинству Рима помешали мне позвать Галилеянина. Я говорил уже: я был на грани помешательства, ибо был над страданием — что хуже самого страдания. Перед погребальным костром сына у меня возникла безумная идея броситься в пламя и исчезнуть в огне. Пламя костра не могло причинить такую боль, какую причинила эта утрата.
Одна фраза, прочитанная в альбоме Прокулы, приходила мне на память: «Блаженны плачущие! Ибо они утешатся». Но какое утешение мог я обрести?
Нигер плакал, не стесняясь своих слез. Когда я видел его в слезах, он извинялся жалобным голосом:
— Прости меня, господин!
За что он просил прощения? За то, что выглядел более потрясенным, чем я? За то, что любил моего ребенка и был им любим? Разве не я один во всем этом виноват? Теперь я заново переписывал прошлое. Я находил время заниматься с Каем. Я подсаживал его на спину кобылы, дарил ему снаряжение легионера, о котором он так мечтал… Но это не приносило мне утешения: то, что я упустил, было упущено безвозвратно; то, что потерял, было утрачено навеки.
Прокуратор Иудеи оказался жалким человеком; со всеми своими полномочиями и парадными тогами он был более несчастен, чем нагой раб с соляных копей, ведь даже рабам светит надежда, а у вершителя судеб тысяч людей ее не было.
Жизнь обернулась мрачной насмешкой, а любовь — обманом, приведшим к невыносимой муке потери. Вселенная кричала мне, что не было ничего — ни до, ни после — кроме этой хрупкой оболочки, под которой случайно и ненадолго собравшиеся атомы чувствуют, понимают и страдают. Какая жестокая случайность или какие немилосердные боги сыграли эту злую шутку, благодаря которой на свет появился столь жалкий в своей обреченности человек?
Как бы я хотел поверить в слова Галилеянина или в остров блаженных, о котором мечтает Флавий…
Однажды утром, на шестой день после кончины Кая, Агат пришел ко мне:
— Господин, сын галла болен.
На сей раз он не колеблясь распознал болезнь, унесшую Кая. Я ждал продолжения:
— Я сказал ему правду, господин.
Я легко мог себе представить, как это было… С низшим офицером, к тому же иноземцем, Агат беспардонно избавил себя от перифраз и произнес приговор с еще меньшими предосторожностями, какие он принял со мной.
Я не ошибся. Рыдания и ужас Флавия были столь сильны, что мы предпочли увести его от Антиоха. Своим отчаянием он волновал ребенка, который, впрочем, больше страдал оттого, что причинил отцу боль, чем от собственных мучений. Прокула и Нигер, сменяя друг друга, дежурили у его постели. Я же находил разные предлоги, чтобы удерживать центуриона у себя.
К чему уповать на вечность Аваллона, если она не утешает своих приверженцев? Разве холодная и приводящая в отчаяние стоическая рассудочность не более достойна мужчины и воина?
Я сам так нуждался в ответе на свои вопросы, что задал их галлу. Я постарался сделать это как можно мягче, чтобы отчаяние не стало еще более сильным и не лишило его разума.
— Нет, господин, — ответил он. — Дело не в том, сомневаюсь ли я, что встречу сына на том свете. Дело в том, что я так его люблю, что не могу себе представить, как буду жить в ожидании, покуда не присоединюсь к нему!
На другой день состояние мальчика ухудшилось. Агат хмурился:
— Он может протянуть два дня или час. Все зависит от сердца…
Я братски обнял Флавия; я искал утешительных слов и не находил. Их не существовало. Старая Ревекка вошла в комнату и, вздохнув, проговорила на плохом греческом, обращаясь ко всем и ни к кому:
— Господь дал, Господь взял. Да будет благословенна десница Господня!
До чего же доходит безумие иудеев, коли они считают своего Ягве виновным во всех несчастьях в мире и еще благословляют его за причиненные страдания!
Вот уже более двух тысяч лет человечество помнит слова, ставшие крылатыми: «И ты, Брут!» — но о их истории и о самом герое имеет довольно смутное представление. Известная французская исследовательница и литератор, увлеченная историей, блистательно восполняет этот пробел. Перед читателем оживает эпоха Древнего Рима последнего века до новой эры со всеми его бурными историческими и политическими коллизиями, с ее героями и антигероями. В центре авторского внимания — Марк Юний Брут, человек необычайно одаренный, наделенный яркой индивидуальностью: философ, оратор, юрист, политик, литератор, волей обстоятельств ставший и военачальником, и главой политического заговора.
Жестокой и кровавой была борьба за Советскую власть, за новую жизнь в Адыгее. Враги революции пытались в своих целях использовать национальные, родовые, бытовые и религиозные особенности адыгейского народа, но им это не удалось. Борьба, которую Нух, Ильяс, Умар и другие адыгейцы ведут за лучшую долю для своего народа, завершается победой благодаря честной и бескорыстной помощи русских. В книге ярко показана дружба бывшего комиссара Максима Перегудова и рядового буденновца адыгейца Ильяса Теучежа.
Повесть о рыбаках и их детях из каракалпакского аула Тербенбеса. События, происходящие в повести, относятся к 1921 году, когда рыбаки Аральского моря по призыву В. И. Ленина вышли в море на лов рыбы для голодающих Поволжья, чтобы своим самоотверженным трудом и интернациональной солидарностью помочь русским рабочим и крестьянам спасти молодую Республику Советов. Автор повести Галым Сейтназаров — современный каракалпакский прозаик и поэт. Ленинская тема — одна из главных в его творчестве. Известность среди читателей получила его поэма о В.
Автобиографические записки Джеймса Пайка (1834–1837) — одни из самых интересных и читаемых из всего мемуарного наследия участников и очевидцев гражданской войны 1861–1865 гг. в США. Благодаря автору мемуаров — техасскому рейнджеру, разведчику и солдату, которому самые выдающиеся генералы Севера доверяли и секретные миссии, мы имеем прекрасную возможность лучше понять и природу этой войны, а самое главное — характер живших тогда людей.
В 1959 году группа туристов отправилась из Свердловска в поход по горам Северного Урала. Их маршрут труден и не изведан. Решив заночевать на горе 1079, туристы попадают в условия, которые прекращают их последний поход. Поиски долгие и трудные. Находки в горах озадачат всех. Гору не случайно здесь прозвали «Гора Мертвецов». Очень много загадок. Но так ли всё необъяснимо? Автор создаёт документальную реконструкцию гибели туристов, предлагая читателю самому стать участником поисков.
Мемуары де Латюда — незаменимый источник любопытнейших сведений о тюремном быте XVIII столетия. Если, повествуя о своей молодости, де Латюд кое-что утаивал, а кое-что приукрашивал, стараясь выставить себя перед читателями в возможно более выгодном свете, то в рассказе о своих переживаниях в тюрьме он безусловно правдив и искренен, и факты, на которые он указывает, подтверждаются многочисленными документальными данными. В том грозном обвинительном акте, который беспристрастная история составила против французской монархии, запискам де Латюда принадлежит, по праву, далеко не последнее место.
Юрий Цыганов по профессии художник, но, как часто бывает с людьми талантливыми, ему показалось недостаточным выразить себя кистью и красками, и он взялся за перо, из-под которого вышли два удивительных романа — «Гарри-бес и его подопечные» и «Зона любви». Оказывается, это очень интересно — заглянуть в душу художника и узнать не только о поселившемся в ней космическом одиночестве, но и о космической же любви: к миру, к Богу, к женщине…
Роман Александра Сегеня «Русский ураган» — одно из лучших сатирических произведений в современной постперестроечной России. События начинаются в ту самую ночь с 20 на 21 июня 1998 года, когда над Москвой пронесся ураган. Герой повествования, изгнанный из дома женой, несется в этом урагане по всей стране. Бывший политинформатор знаменитого футбольного клуба, он озарен идеей возрождения России через спасение ее футбола и едет по адресам разных женщин, которые есть в его записной книжке. Это дает автору возможность показать сегодняшнюю нашу жизнь, так же как в «Мертвых душах» Гоголь показывал Россию XIX века через путешествия Чичикова. В книгу также вошла повесть «Гибель маркёра Кутузова».
Ольга Новикова пишет настоящие классические романы с увлекательными, стройными сюжетами и живыми, узнаваемыми характерами. Буквально каждый читатель узнает на страницах этой трилогии себя, своих знакомых, свои мысли и переживания. «Женский роман» — это трогательная любовная история и в то же время правдивая картина литературной жизни 70–80-х годов XX века. «Мужской роман» погружает нас в мир современного театра, причем самая колоритная фигура здесь — режиссер, скандально известный своими нетрадиционными творческими идеями и личными связями.
Казалось бы, заурядное преступление – убийство карточной гадалки на Арбате – влечет за собой цепь событий, претендующих на то, чтобы коренным образом переиначить судьбы мира. Традиционная схема извечного противостояния добра и зла на нынешнем этапе человеческой цивилизации устарела. Что же идет ей на смену?