Воспоминания Понтия Пилата - [15]

Конечно, воля Тиберия и узы родства, соединявшие его с Клавдией Прокулой, не оставили мне права отказаться от этого союза. Однако если я и взял ее в жены по принуждению, то это было принуждение любви.

На другой день я купил обручальное кольцо, внутри которого приказал выгравировать наши имена. Потом побежал к Пробу на Эсквилин. Прокула была в саду, под своим любимым кедром.

— Я не думала, что ты вернешься, Кай Понтий, — сказала она, увидев меня, и, поскольку я удивился, добавила: — Ты ведь видел меня, не так ли? Весь Рим будет смеяться надо мной.

Тогда, не отвечая, я вынул кольцо и надел его на четвертый палец ее левой руки.

Прокула была уже не так молода, в июльские календы ей исполнилось двадцать, и она не хотела стать посмешищем Города из-за пышной свадьбы. Но я был против того, чтобы наша свадьба прошла без должного праздника и церемоний. Я посоветовался с авгурами, чтобы они назначили подходящую дату для бракосочетания; они предложили день перед кануном моего дня рождения, прежде чем начнется месяц май, неблагоприятный для свадеб.

Мой союз с Прокулой обеспечил мне то, чем большинство мужчин никогда не обладают: счастье. Целых пять лет оно было полным. За четыре года у нас родилось трое детей. Сначала девочка, моя дорогая, моя красивая, моя нежная Понтия… и два мальчика, Кай и Авл.

Я, чьим уделом со дня смерти моего отца были одиночество и недоверчивость, открыл в Прокуле спутницу, способную выслушивать все мои жалобы, прощать все мои ошибки, утешать все мои страдания, успокаивать все опасения и рассеивать все сомнения. Мы любили друг друга. Сосредоточившись на нашем счастье, мы с безразличием относились к событиям, волновавшим Рим и свет. И это было самое лучшее.

Тиберий был непопулярен. В шестьдесят лет он устал от власти, которой так долго дожидался, устал от человеческой низости. Испытывая отвращение к управлению государством, он все чаще удалялся из Рима в заблуждении, что в его отсутствие сын Друз почувствует тягу к государственным делам. В то же время кесарь начинал относиться с недоверием ко всем и к каждому. За исключением, к несчастью, единственно опасного для него, его семьи и Рима человека. Я имею в виду Элия Сеяна, этого провинциального всадника, ставшего префектом когорт преторской гвардии и мечтавшего, вытеснив принцев из императорского дома, через брак с одной из принцесс занять трон. Тиберий, почитавший Элия в ущерб собственной крови и собственному роду, превратился в игрушку в его ловких руках. Все, кто еще мог своими советами противодействовать влиянию Сеяна на кесаря, были удалены от правителя либо посредством ложных обвинений, либо под прикрытием политических нужд, отзывавших их далеко от Рима.

Я безразлично за этим наблюдал. То было время моего высшего счастья, и ничто другое в моих глазах не имело значения. Меня больше не допускали близко к Тиберию, и это было легче для меня, чем взвешивать в его присутствии каждое слово, быть придворным, а не казаться им: Кесарь одинаково ненавидел и лесть, и непочтительность.

Уверенный, что Тиберий обо мне забыл, а Сеян меня не опасался, я довольствовался счастливой неопределенностью моего положения. Без сомнения, я долго бы пробыл прокуратором императорского сада, так как Кесарь, не любивший принимать решения, охотно оставлял тех же людей на тех же местах в продолжение всей их карьеры. Я отказался от всяких амбиций, от всякой мечты о продвижении по службе. О великих военных почестях, которые некогда были мне столь желанны, я больше даже не думал.

Я отдавал себе отчет в том, что мое поведение недостойно римской доблести. Я знал также, до какой степени было стыдно народу, диктовавшему свои законы вселенной, терпеть опеку какого-то Элия, пусть даже и прикрывавшуюся волей Тиберия… Но Рим терпел. Почему же я, Кай Понтий Пилат, простой всадник, незначащий прокуратор императорского сада, должен чувствовать себя более посрамленным, чем все эти патриции, которые были теперь столь молчаливы? У меня была семья, которую я любил и счастье которой для меня было важнее любых обязанностей. Какое мне было дело до того, что имя Кая Понтия Пилата не станет достоянием потомства? Я смирился с участью человека заурядного, без славы и будущего.

Вот почему приглашение в Палатин неприятно меня удивило. Конечно, моя совесть была чиста, но слишком много людей погибло за эти годы из-за ничтожных причин, и никто уже больше не приближался к Тиберию без тревоги.

Эту тревогу я прочел в глазах Прокулы, когда она, ухватившись за мою руку, сказала:

— Кай, если можешь, каким бы ни было дело, которое кесарь хочет поручить тебе, если это в твоей власти, откажись от него! Потому что этой ночью, сильно измучившей меня, я видела сон!

Надо сказать, что после нашей свадьбы и рождения детей Прокула забыла об учении Пифагора и до поры не видела больше странных снов. Она продолжала:

— Кай, я видела во сне, что ты был в чужом городе и Тиберий стоял в тени, позади тебя. Какой-то мужчина, уроженец Востока, положил ягненка к твоим ногам и сказал, чтобы ты его зарезал в честь бога его народа. Он протягивал тебе жреческий нож, но ты отказывался его взять, потому что ягненок превратился в маленького ребенка. Но вдруг раздались голоса, они кричали: «Ударь! Убей его!» Мне стало страшно, Кай, и я проснулась. Я не знаю, что значит этот сон, но он полон зловещих предзнаменований.