Воспоминания охотничьей собаки - [5]

Ахмат взял мою голову в ладони и задрал кверху:

— Ну, что, милая? Папашина наследственность сильная оказалась, а? Вот бы зверей в лесу погонять, а? Ха-ха-ха! Вон и ушки торчат у тебя, как у отца. Забыл, как же его звали, пройдоху? Имечко такое мудреное… Ну, ладно! Мы с тобой еще побегаем среди дубов и чинар, пошарим в чагарняках и терновниках! Мой брат егерь говорит, что чабанское воспитание не помешает тебе освоить вторую профессию — охотничью…

Глубоко в душу запали мне эти слова, и я с нетерпением ждала окончания пастбищного сезона, ждала когда, наконец, отару перегонят на Нижнюю ферму, где, по словам старых собак, овчаркам и делать-то почти нечего.

Я была уверена, что этот счастливый день станет началом моей новой жизни. И я не ошиблась. (Все-таки уже в то время я обладала большим умом. И красотой).

Кусочек первый

Кажется, дело у меня пошло. Первый кусок уже есть. Не знаю, насколько он съедобный. Хотела дать попробовать Палычу, но передумала. Вряд ли он похвалит. Старик стал в последнее время слишком ворчливым. Наверное, из-за бессонницы. Днем он спит прекрасно, а ночью только кряхтит да ворочается в своем фанерном балагане. По-моему, он чтением-то не сильно увлекается. Есть у нас одна газета, которую еще весной забыл тут лесничий, так Палычу все никак не удается ее осилить. Каждый день после завтрака он садится, разворачивает газету, внимательно всматривается в верхний ее уголок, потом начинает зевать, моргать глазами и, наконец, перебирается на лежанку. Через минуту мирно посапывает, накрыв газетой лицо.

А ночью шел сильный дождь, по-летнему шумный и теплый. Я думала, что старый кабан не появится в такую непогодь на картофельном поле, а попытается прорыть новый подкоп под сеткой, которая ограждает посадки топинамбура — земляной груши. Еще до завтрака сделала я свой обычный обход и увидела, что мое предположение оказалось неверным. Почти в центре огорода — развороченные грядки, на рыхлой мокрой земле валяется несколько мелких картошин: остатки воровского пиршества. Опять провела меня эта дряхлая развалина! Пойти разыскать его в зарослях, да хоть укусить разок? Нет, не стоит. Еще зубы обломаешь о его задубелую шкуру…

Настроение скверное. После сырой ночи ноют мои ревматические суставы. К тому же мучают сомнения: удался ли первый литературный опыт? Может, бросить все к чертям собачьим? Нет! Картечь давно уже не Гитче — не маленькая — и привыкла всякую погоню доводить до конца. Правда, я не хочу сказать, что на этот раз гонюсь за литературной славой, но… (Кстати, погоня за диким зверем, на мой взгляд, менее трудна… и опасна).

В таких вот размышлениях я обошла участок топинамбура и, конечно, обнаружила новый подкоп. И здесь успел побывать клыкастый обжора. И ямка прорыта и проволочная сетка снизу надорвана. Вот и клочок грязной щетины висит. Мокрый еще. На утреннем солнце не успел обсохнуть. И куда только смотрит Палыч, который еще до рождения моих прадедов был самым лучшим егерем охотничьего хозяйства!

После завтрака бывший мастер гаевой охоты потащился вместе со мной на участок и заметил дыру.

— Иде ж ты глядела, дармоедка старая! — закричал он на меня. — У тебя с под носа усю продухцию повытаскивають, а ты дрыхать будешь?

Вступать с ним в споры бесполезно. Огреет палкой по спине — и вся дискуссия.

Вернувшись в балаган, Палыч запустил руку под лежанку и вынул зеленоватую бутыль, заткнутую кукурузной кочерыжкой. Наливая в помятую оловянную кружку мутноватую жидкость с резким противным запахом, он хитро кому-то подмигнул и хихикал, мелко тряся своими пышными белыми усами.

— Чего уставилась, Картечь? — прикрикнул на меня старик. — Ишь, морду в дверь суеть, шпионничать вздумала! Иди, иди от седова! Не твово ума енто дело…

Я ушла. Очень мне надо! Я же не кот Федька, который любил эту гадость. Бывало, как налижется, — ой-ой-ой! Дымчатый лохматый Федька был одно время верным собутыльником Палыча. А где он сейчас? То-то и оно!

Тихий вечер спускается над лесом. Мягкие сумерки крадутся между деревьями. Завтра будет сухая и жаркая погода.

Надо теперь подумать о новом куске воспоминаний.

Кусок 2 ЗНАКОМСТВО С КАРТЕЧЬЮ

Этот убийственно крутой поворот в моей жизни едва не свел меня с ума. С самого утра поперла на меня лавина новых впечатлений, обрушивая на молодую собачью голову удар за ударом — один чувствительнее другого.

Впервые я испытала, что такое езда на этом странном неживом звере — автомобиле. Еще не улеглась на загривках у собак торчавшая дыбом шерсть, как младший чабан Ахмат подошел к зеленому чудовищу, прикатившему на ферму, открыл дыру в его боку и позвал меня. Беззвучная, но яростная грызня между страхом и любопытством была короткой. На помощь любопытству бросились доверие к человеку, привычка спешить на зов хозяина, и страх тотчас опрокинулся на спину и — лапы кверху. Я подошла к Ахмату, не спуская на всякий случай настороженных глаз с машины. И вдруг сильные руки оторвали меня от земли и сунули в просторное брюхо автомобиля (потом я уже узнала, что называется он «газик»). А в моей душе снова заворочался страх, быстро поднимаясь на все четыре дрожащие ноги и широко раскрывая бельма невидящих глаз. Железная зверюга зарычала, закачалась, зачадила скверным неживым духом, и я почувствовала, как неведомая, неодолимая сила тащит, уносит меня куда-то. И чувство это было до того тоскливое, до того гнусное, что казалось, будто меня заживо проглотили и уже начали переваривать.