Воспоминания охотничьей собаки - [2]

В этом лесу жил один молодой, но очень хитрый медведь, который, наткнувшись однажды на заблудившегося ягненка, стал потом заядлым любителем баранины. Мародерством он промышлял и днем, и ночью, и в хорошую погоду, и в плохую. Однажды косолапый совершил свой набег в ясный солнечный полдень, подкравшись к тому краю отары, от которого и люди, и собаки были дальше всего. У всех на глазах он неторопливым и вроде бы даже ленивым движением здоровенной лапищи нанес небольшой овечке удар по голове, а затем, взяв ее зубами за спину, припустился вниз, в балку, откуда только что выскочил. Чабаны закричали, один из них выстрелил из ружья (когда медведь уже скрылся), собаки залаяли и бросились в погоню. Через некоторое время все четыре собаки, в том числе и моя мать, вернулись обратно. Вернулись усталые, мокрые, в репьях от головы до хвоста. Как всегда, следы медведя терялись в каком-нибудь ручье. По ночам ловкий ворюга исчезал еще легче. А хуже всего было в те дни, когда на пастбище опускался густой промозглый туман. В таких случаях чабаны заранее знали, что недосчитаются одного барана…

Люди ходили хмурые, с красными от недосыпания глазами. Собаки стали нервными, беспокойными.

Как-то рано утром старший чабан оседлал коня и уехал, а на другой день к вечеру вернулся с двумя незнакомыми людьми и одной незнакомой собакой. Они приехали из города на машине, которая не добралась до коша, а осталась на нижней ферме.

Обитатели коша немного оживились, хотя и было им слегка досадно, что сами не сумели управиться с медведем. Вот только старый неразговорчивый Аю[1] недовольно ворчал и скалил желтые клыки на городского пса. Аю испытывал чувство стыда и ревности: ведь пришлось прибегнуть к помощи сомнительного чужака, который ходит тут теперь, презрительно воротя нос от овчарок и не отвечая на знаки внимания с их стороны. Впрочем, ледок отчуждения скоро растаял, и необычный гость познакомился со здешними собаками поближе. А скрыть горячего интереса к приезжему не смог даже суровый Аю, чье имя прекрасно подходило к его внешности. Правда, в создавшейся обстановке громадный лохматый горец не хотел бы, чтоб кто-нибудь из людей спросил его:

— Ну, Медведь, где же медведь?

Гость был вдвое меньше, чем Аю, и намного меньше, чем любая другая из известных моей мамаше взрослых собак. В отличие от желтовато-серой, как правило, длинной и спутанной шерсти овчарок мех чужака от спины и до середины боков был черный, ниже светлели красивые подпалины, а на заостренной морде и на лапах — чудный светло-коричневый оттенок. Вся шуба его — гладкая, будто причесанная, так и лоснилась, приятно поблескивая на солнышке каждым своим волоском. Уши стояли торчком, хвост завивался тугим колечком. На шее чужак носил узенький кожаный ремешок с блестящими серебряными бляшками. Такой роскоши у чабанских собак отродясь не бывало. Когда же гость назвал свое имя, состоящее из двух слов — Гран При, — и объяснил его значение, овчарки уж совсем почувствовали себя лопоухой деревенщиной. Особенно неловко было моей матери с ее странным именем Лёня, полученным по ошибке в первую неделю ее жизни. Раньше она ничего не имела против этого имени. Оно ей даже нравилось, а теперь… Теперь Лёня вместе со своими товарищами сидела перед Гран При и, в изумлении склонив голову набок, слушала его хвастливые россказни. А он говорил о загадочном и удивительном городе, где людей и собак в два, в четыре, в три, во много раз больше, чем овец в самой многочисленной отаре, но при этом нет ни одного барана. (Ну, насчет отсутствия баранов потрясенные слушатели сильно усомнились). Он говорил, что живет в одном доме с хозяевами и ест самую отборную вкуснятину. 

— Я думаю, — небрежно проворчал он, — вы согласитесь со мной, что вареная говяжья печенка, индюшиные косточки и суп с фрикадельками — получше, чем кусок сырого кабаньего мяса?

Тут наши заскорузлые трудяги были сражены наповал. О подобных деликатесах они и слыхом не слыхивали. Никто не ответил на вопрос щеголеватого горожанина. Обалделые овчарки лишь застенчиво почесывали заушины или с преувеличенной деловитостью выкусывали блох из лохматой шерсти. А Гран При продолжал трепаться о том, как его водят гулять, как возят в гости к другим собакам — лайкам, как его купают в специально подогретой воде, которой наполнена… эта, как ее? — ванна какая-то… Часто в своей речи он употреблял совершенно непонятные словечки, причем встречались дьявольски трудные и длинные. Одно из них моя мать вызубрила наизусть и впоследствии любила употреблять, не очень-то заботясь, к месту оно будет сказано или нет: все равно ни она, ни другие собаки не знали смысла этого загадочного звукосочетания: «Псевдоинформация». Конечно, управляться с таким словечком нелегко. Если берешь его в зубы за загривок, то хвост волочится по земле и путается между ногами.

Особую зависть вызвали две-три охотничьи истории, в которых Гран При выступал как гроза диких кабанов и медведей. А когда выяснилось, что благородная лайка вообще ничем не занимается, кроме охоты, бедняги-овчарки так и сели, и дружный тоскливый стон вырвался из их честных натруженных глоток…