Воспоминания о России (1900-1932) - [63]

В ту зиму жизнь для нас становилась все труднее и труднее. Однажды вечером, когда мы уже готовились спать, пришла няня и сказала:

— У меня осталось совсем мало дров на завтра. Нужно достать еще, и как можно скорее, — морозы сильные и продлятся еще некоторое время.

Ники ответил, что у него совсем нет денег. Мы легли спать с тяжелым сердцем. На следующее утро няня пришла будить нас. Шел густой снег. Был конец января.

— Вы знаете, — сказала няня, — сейчас приходили две дамы и дали мне это.

Она держала в руках двадцатипятирублевую купюру. Деньги были от двух дам, которые помогали нам, когда могли, хоть и сами лишились своего состояния. Ники оделся и поспешил на рынок, чтобы купить телегу дров и немного продовольствия.

К этому времени мои три года ссылки кончились, и мне было сказано, что я свободна ехать, куда хочу, и жить, где хочу, в пределах СССР, конечно. У Ники оставалось еще три года. Это значило, что он не только не может искать работу, но и остается заложником, и в случае какого-нибудь серьезного инцидента, происшедшего где угодно, он будет одной из первых жертв в этом городе. Вот что значило жить в ссылке.

Поскольку мы очень нуждались в деньгах, муж решил снова попытаться найти работу. Несколькими днями позже мы прочитали в местной газете отвратительную статью. Начиналась она так:

«Вчера мы столкнулись с очень необычным просителем. Представьте себе, князь, настоящий князь, появился в нашем учреждении и просил, вернее, требовал работу. Это ничтожество, не утруждавшее себя в прошлом никаким трудом и только украшавшее себя звездами спереди и сзади, теперь решило делать что-нибудь полезное. Мы, разумеется, не удовлетворили его просьбу. Он не работал раньше — у него не будет работы и теперь».

Но несколько месяцев спустя счастье улыбнулось мужу. Началось составление планов по реконструкции и развитию Перми, и были нужны знающие работники. Работа была прямо для Ники. Никогда не обучаясь этому, он имел способность к планировке зданий. Кто-то пригласил его частным образом, и работа пошла. Он не получал всех денег за проделанный труд — тот человек часть брал себе, но тем не менее это было большим подспорьем. Наш стол улучшился, но всё равно мы не могли позволить себе фрукты.

В 1930 году мы решили, что остается одно — бежать за границу. Как мы можем существовать в той окружающей нас ненависти, с бесконечными пятилетними планами, обещающими никогда не осуществляющуюся лучшую жизнь? Мы решили, поскольку я свободна, то поеду в Москву и снова свяжусь с другом Сталина — Енукидзе.

Наступил день, когда я попрощалась с Ники, детьми и няней. Я оставляла детей в хороших руках, так что не беспокоилась. Единственной моей мыслью было добиться чего-нибудь, приложить все силы, чтобы вырваться и спасти нас. Прежде чем уехать из Перми, мне пришлось пойти к дантисту. Приводя мои зубы в порядок, она попросила меня о небольшом одолжении.

— Уж раз вы едете в Москву, не будете ли вы так добры поставить за меня свечку перед чудотворной иконой Божией Матери, которая называется «Нечаянная Радость». Она находится теперь в маленькой кирпичной церкви за кремлевской стеной.

Она дала мне денег, и я, конечно, обещала выполнить ее поручение.

Как только я приехала в Москву, то сразу, не теряя времени, позвонила в Кремль и попросила аудиенции. Я говорила с самим Енукидзе, назвав ему свою девичью фамилию и объяснив, что проделала весь путь от Перми специально для встречи с ним. Он назначил мне день встречи, выдав распоряжение охране пропустить меня.

Свидание с Енукидзе не очень обнадежило. Он был очень милым и сочувствующим, но объяснил, что со дня нашей последней встречи его влияние сильно уменьшилось, и он не может мне ничего обещать, но попробует что-то сделать. Итак, я выполнила свою миссию, и всё, что мне осталось сделать, — это поставить свечу перед иконой «Нечаянная Радость». Я решила поставить свечу и за себя, и. когда зажигала, как же я хотела этой нечаянной радости для нас!

Прежде чем уехать из Москвы, я навестила старинную подругу моей матери. Она была парализована, а ее муж умирал, но все ее разговоры были о том, как добры люди, как за ней ухаживают, какая радость, что племянники носят ее по воскресеньям в церковь. Я слушала и удивлялась: какой характер, какая надежда на Бога, какой любовью веет от нее — ее можно почти видеть и ощущать. Когда мы заговорили о моей матери, она улыбнулась и сказала:

— Ну, что же, ты увидишь ее.

Я вернулась в Пермь, чтобы встретить еще одну суровую зиму. Племянница нашей няни, и единственная родственница, просила ее приехать в Москву. Бедная няня не знала, что делать. С одной стороны, она считала себя обязанной поехать, так как у ее племянницы больше никого не было, с другой стороны, она была очень привязана к нашим детям, в сущности, ко всей семье Ники. Она жила в их доме больше пятидесяти лет. Няня разрывалась между преданностью нам и своим родственникам. Последнее победило, и она решила ехать. Итак, няня уехала, а мы остались лицом к лицу с трудностями жизни.

Ближе к весне Ники заболел тифом. Мы послали телеграмму, и няня сразу же вернулась. Какой радостью было снова видеть ее милое доброе лицо. Я думаю, что она чувствовала то же самое. Она любила свою племянницу и ее маленьких внучек, но было видно, что ее сердце оставалось с Ники и его детьми. К счастью, болезнь протекала легко и Ники быстро поправлялся.