Воспоминания о России (1900-1932) - [16]

Когда мама поправилась, я возвратилась домой и в свою очередь заболела. Было такое впечатление, что инфекция атаковала нас одну за другой. Опять в доме появились доктор и сиделки. По ночам у меня была высокая температура с бредом. Он был всегда одним и тем же. Когда меня спрашивали, что же я вижу, я не могла объяснить, но это было что-то такое страшное, огромное и пугающее, что я выскакивала из кровати, выбегала из моей комнаты босиком в ночной рубашке и бежала, бежала, бежала и бежала вдоль длинного коридора так быстро, как могли нести меня ноги, пока не попадала в холл с хорами. Задыхаясь, я останавливалась, и тут меня ловили и вели обратно в кровать. Позже я думала: не было ли это предчувствием надвигающейся революции? Что бы это ни было, это было что-то настолько гигантское и страшное, что я не могла этого постигнуть, и все-таки оно было.

Прошло некоторое время, и я поправилась, но у моей матери, хоть физически она и окрепла, развилась неврастения. Поэтому наш отъезд откладывался, хотя квартира в Петрограде и всё остальное было готово для нас. Прибыл новый губернатор с женой, одной из самых сердечных женщин, которых я когда-либо встречала. Папа не мог больше оставаться с нами, так как новый пост требовал его постоянного присутствия. В конце концов, моя мама решила тронуться в путь в сопровождении доктора и сиделки.

Как часто я потом вспоминала Ярославль с его красивыми церквями, старинными домами, с его набережной над величественной Волгой. Как часто я в мечтах возвращалась в наш красивый дом и сад, где прошло так много счастливых лет моей ранней юности.

Мы приехали в Петроград в начале февраля 1916 года. У нас была прекрасная квартира на Фурштадтской, но ей было далеко до нашего дома в Ярославле. Все наши комнаты были расположены в бельэтаже. Если я стояла в классной комнате, и все двери были раскрыты, я могла видеть мою комнату, потом гостиную Ики, будуар матери, гостиную, потом другую гостиную в стиле Людовика XV, холл, бильярдную и, наконец, кабинет отца. Все эти комнаты выходили на Фурштадтскую. У папы в кабинете было три телефона: один, соединенный только с дворцом, другой обычный, для местных звонков и третий — междугородний. Всего у нас было восемь телефонов. У Кота в его комнате был свой, отдельный, у мамы был в будуаре, которым разрешалось пользоваться и мне. Еще один был в бильярдной, где работал папин секретарь, один — в холле, где находились дежурные жандармы, и один внизу, у портье.

Моя мама очень устала от путешествия и несколько дней лежала в постели. Нас пришла навестить после нашего приезда бабушка, то же сделали и дядя Кира с тетей Татой и кузен Метрик, которого я не видела несколько лет.

Подруга моей матери, у которой была дочь моих лет, решила, что мы должны брать уроки вместе, и, возможно, по ходу дела к нам присоединятся другие девочки. Эта семья жила совсем недалеко от нас, на Сергиевской, и я обычно оставалась там к обеду. Это были очень милые люди. Отец Кати был другом моего отца. В юности они вместе служили в Преображенском полку. Ее мама знала мою с детства, так что все устроилось очень хорошо. Кроме обычных уроков, мы стали учиться рисованию, а каждую субботу по вечерам у нас был танцкласс. Там я встретилась со многими мальчиками и девочками, которые отличались от тех, что я знала в Ярославле. Эта молодежь была более светской оттого, что они жили в большом городе. Они говорили о последних модах, у некоторых девочек были поклонники и тому подобное. Всё это было ново для меня после уединенной жизни в Ярославле. По временам я чувствовала себя очень неуклюжей, и самой большой проблемой для меня были мои платья.

Моя мама никогда не интересовалась нарядами. Она тяготилась этим и уделяла очень мало внимания тому, как она и мы были одеты. Сама она одевалась очень скромно и даже гордилась тем, что много лет носила одну и ту же шубку. Конечно, у нее было всё, что необходимо для выездов и специальных оказий, но дальше этого ее интересы не шли.

Что касается нас, то когда мы были детьми, у нас было, конечно, всё необходимое, но ничего достаточно модного, что бы мне особенно нравилось. Мы никогда не были нарядно одеты. Довольно часто наша одежда выглядела по-настоящему потрепанной. Теперь, когда мы жили в столице, это было еще заметнее. Я не говорю о Коте и Ике. У Кота была его красивая лицейская форма, и он прекрасно выглядел в ней. Что касается Ики, то у нее было всё, что она хотела, поскольку она начала выезжать и была представлена Императрице.

Я одна всё еще оставалась маленькой и незаметной школьницей, которой не было нужно ничего, кроме самых простых платьев. Это и было причиной моих страданий, потому что другие девочки, с которыми я познакомилась и встречалась, были нарядно и мило одеты по последней моде. У меня было обычное синее зимнее пальто без всякого фасона, в то время как другие девочки носили красивые черные шубки из котика.

То же было и с платьями для танцев. Те немногие, которые у меня имелись, часто были перешиты из материнских.

Но наибольшее страдание доставляли мне наши визиты к бабушке. Во время наших поездок к ней в автомобиле с шофером мы сталкивались с величественным швейцаром Зимнего дворца в красной с золотом ливрее и белых гетрах. Он смотрел на меня с высоты своего величия с видом человека, сознающего, насколько он значителен, как будто говоря: «А что тебе нужно во дворце, предназначенном только для очень, очень важных людей, а вовсе не для маленьких невзрачных девочек, одетых так просто».