Воспоминания о народном ополчении - [33]

Снаряды тяжелых орудий рвались со страшным грохотом, порой обсыпая нас комьями земли. Помню, что в этот момент я чувствовал себя значительно лучше, чем под обстрелом автоматчиков; была какая-то, может быть, глупая уверенность, что снаряд не попадет.

И вот мы пробежали через зону обстрела нашей артиллерии; в ушах еще стоял звон от разрывов, в воздухе еще носился запах пороховых газов, а мы продолжали двигаться вперед, сохраняя порядок шеренг; правда, теперь шеренги стали более плотными и сливались как бы в одну полосу.

Впереди опять показались автоматчики. Мы вновь открыли по ним огонь, продолжая перебежками двигаться вперед. Мы то залегали, то, повинуясь команде "Вперед!”, которая передавалась по нашей цепи ответственными командирами, бежали, стреляя на ходу в отходивших автоматчиков.

Здесь одна пуля из автомата задела мою каску; удар был довольно сильный, он был похож на удар палки. Каска, которую я теперь совсем не чувствовал на голове, наверное, спасла мне жизнь.

Вспоминается самочувствие во время боя: во-первых, никакого страха не чувствовалось, страшно было только тогда, когда первые орудийные выстрелы возвестили начало боя, это было только одно мгновение, затем страх исчез, его заменило какое-то обостренное внимание. Усталость и сонливость исчезли, сознание работало четко и ясно, точно я утром после зарядки читал газету, а ведь я не спал уже шесть суток подряд! Казалось, что можно вставать и ложиться бесчисленное число раз, увертываясь от огоньков автоматных очередей.

Здесь запомнилась мне одна сцена, очевидцем которой пришлось мне быть. Передо мной бежали три девушки, должно быть, из санитарного батальона. Вдруг одна из них вскрикнула и схватилась руками за грудь - ее ранила автоматная пуля. К ней подбежали подруги, и сквозь шум боя я услышал, как она сказала. Эти слова остались в моей памяти навсегда: ”Возьмите меня, девушки, я еще жить хочу”. Она могла передвигаться и с помощью своих подруг, которые перевязали ей грудь и поддерживали ее, она вышла из окружения.

Казалось, что мы уже прорвали окружение, впереди уже не было слышно выстрелов, они слышались лишь с флангов нашей группы и за ней, и из того места, в котором мы прорвали линию окружения. Но вдруг немцы стали обстреливать нас минометами; от взрывов мин стоял сплошной несмолкаемый гул, совсем нельзя было различить отдельных взрывов, воздух наполнился едким пороховым дымом. Мы бежали вперед, стараясь как можно быстрее пройти это место, стараясь как можно скорее выйти из зоны минометного обстрела. Это был бег наудачу: прятаться или уберегаться от мин было невозможно, так как они разрывались непрерывно; свиста мин слышно не было, этот свист тонул в сплошном грохоте взрывов.

Думаю, что во время прохождения через полосу минометного обстрела мы потеряли немало убитыми и ранеными, которые оставались на поле боя, если только некоторые раненые не могли сами продолжать путь.

Но вот мы вышли на место, которое не обстреливалось из минометов, или, возможно, по какой-то причине огонь из минометов был немцами прекращен. Теперь мы продолжали бежать по лесу; вскоре он стал редеть, и мы вышли на опушку.

Перед нами открылось широкое поле, покрытое белым снегом и освещенное светом луны, которая то исчезала за бегущими по небу облаками, то вновь появлялась.

По середине этого поля протекала какая-то маленькая речка, по берегам ее местами виднелся невысокий кустарник. За речкой, на той стороне поля, возвышалась насыпь железной дороги, которая была расположена приблизительно поперек направления нашего движения. Поле это было довольно широкое; нам предстояло пройти по нему около километра.

На опушку леса мы вышли уже не сплошной шеренгой, а двумя группами, вытянутыми в том же направлении, что и наши первоначальные шеренги. Двигаясь в заданном направлении, мы вышли на край этого большого поля.

Как только люди отделились от леса, немцы стали обстреливать нас и с правого, и с левого флангов.

Местность была открытая, и немецкие пули стали поражать многих, создалось некоторое замешательство; люди побежали к лесу в места, не простреливаемые немцами. Кроме того, желая стрелять в немцев вдоль фланга, две наши группы стали стрелять друг в друга. Раздались какие-то крики и команды, не исходившие от генерал-майора.

И тут я впервые увидел и услышал генерал-майора Козлова; образ его навсегда останется в моей памяти, как образ бесстрашного героя. Совсем рядом со мной прозвучал могучий голос, казалось, покрывший шум боя: "Прекратить стрельбу!” Команда была передана в обе стороны ответственными командирами, и стрельба моментально прекратилась. А генерал продолжал: "Кто тут командует? Командир тут есть. Всякого, кто нарушит мою команду, расстреливать на месте!”

Этот голос восстановил дисциплину, вновь соединил в этот ответственный момент нашу большую группу, дав ей уверенность и единую волю. Моментально исчезли всякие следы паники, которая, казалось, могла расстроить наши ряды.

Генерал-майор был одет в генеральское зимнее пальто с серым каракулевым воротником, на голове его была папаха. Луна и зарево пожара освещали его довольно молодое лицо с высоким лбом, лицо, в котором светилась уверенность в победе, видна была воля большого и умного человека, и все это соединялось в каком-то страстном порыве, делавшем этого человека душой и сердцем нашего боя. Отдавая свою команду, генерал-майор Козлов стоял с поднятой и устремленной вперед рукой. Его высокая фигура четко вырисовывалась на фоне покрытого снегом поля, через которое нам предстояло пройти.