Воспоминания о Максимилиане Волошине - [45]

Вскоре он женился на своей падчерице Вере...

... Макс приехал в Дорнах. По пути из России он всюду попадал на последние поезда. "Все двери захлопывались за мной, я, словно последний зверек, спасшийся в Ноев ковчег". ...

Между тем Штейнеру нужен был занавес153, отделяющий зрительный зал от сцены. Штейнер сам выполнил эскиз: в центре - река, на правом берегу пилигрим, напоминающий брата Марка из гётевских "Тайн"154. Позади - теряется в лесах множество исхоженных им путей. На левом берегу, вдали, - здание штейнеровского Храма с его двумя куполами. Над ним - в облаках - видение увитого розами креста. Со стороны здания плывет навстречу путнику полускрытая скалой лодка.

Эту работу взялась выполнять дама, не обладавшая дарованием художницы155, ее способности развертывались скорее в сфере мистицизма. Макс - бедный Макс! - предназначался ей в помощники! Она предпочитала голубовато-розовую тональность. Он же - точно передавал очертания крымских горных формаций и преломление света в облачном небе. Работать они должны были в маленьком - с электрическим светом - помещении. Макс совсем загрустил. Эти люди, живущие догматами, отгороженные от жизни схематическими представлениями, высокомерно отвергали все, в какой-то мере противоречившее им156 Макс стремился в свой любимый Париж. Как могла я винить его за это! Да и деньги из России доходили с трудом, а в Париже он мог зарабатывать журналистикой... Мы и не предполагали, что больше уже не встретимся...

От антропософии Макс брал то, что ему было близко само по себе. Упражнения, составляющие антропософскую практику, он выполнял в практике самой жизни. Макс умел подойти к человеку, не стесняя его свободы, не осуждая. ... Во время войны его призвали в армию. Он ехал в Россию с твердым решением отказаться: "Пусть лучше убьют меня, чем убью я"... Но его спасла астма, из-за которой он был признан непригодным к военной службе157...

Александр Амфитеатров ЧУДОДЕЙ

Макса, то есть Максимилиана Александровича, Волошина я знал хорошо, близко, дружески (несмотря на разницу наших лет) в его парижские молодые дни. В течение двух лет он прикатывал к нам на виллу Монморанси почти ежедневно, редко пропуская день-другой. Тогда это был самый жизнерадостный и общительный молодой человек из всей литературно-артистической богемы не только русского (с ним Макс, пожалуй, меньше знался), но и "всего" Парижа. Цвел здоровьем телесным и душевным и так вкусно наслаждался прелестью юного бытия, что даже возмущал некоторых.

- Помилуйте! - восклицала М. А. Потапенко (супруга знаменитого романиста). - На что похоже? Мужик - косая сажень в плечах, бородища - как у разбойничьего есаула, румянца в щеках достаточно на целый хоровод деревенских девок, и голос зычный - хоть с левого берега Сены на правый кричать. А говорит все о мистицизме да об оккультизме - и таким гаснущим шепотом, словно расслабленный и сейчас пред вами умрет и сам превратится в привидение. Даже не разберешь в нем, что он - ломается, роль на себя напустил, или бредит взаправду? Чудодей какой-то!

В парижском обществе (кого только Макс в нем не знал и к кому только не был вхож!) Волошин был известен под кличкою "Monsieur c'est fres interessant!"[39]. От его манеры откликаться этой фразою, произносимою неизменно в тоне радостного удивления, решительно на всякое новое известие. Это восклицание действительно хорошо - цельно - определяло тогдашнее существо: воплощенную жажду жизни, полную кипения и любопытства бытопознания.

Помню курьезный вечер. Бывала у нас, так же, как Макс, ежедневно Ольга Комиссаржевская, сестра знаменитой Веры Федоровны, несколько на нее похожая, воительница "на усовершенствовании" и тоже, как Макс, мистичка, к оккультизму склонная. Но - полная противоположность Максу и по наружности, ибо бледностью, худобою и траурным одеянием действительно немного походила на привидение, и, в особенности, по настроению: воплощенное уныние, недовольство, жизнью, испуг пред сложною загадкою бытия.

И вот однажды они, по обыкновению, у нас, но я занят, жена занята, остались они вдвоем. Говорить им, по полярному разобщению натур, решительно не о чем. Ольга - Гераклит, в черном хитоне с воскрылиями, - мрачно затискала свое слабое тельце в угол дивана. Волошин - дюжий Демокрит, велосипедист в бархатной куртке и шароварах шириною с Черное море - бродит по гостиной, светло улыбаясь каким-то своим неведомым, но радужным мечтам. Молчание длится минут пятнадцать. И вдруг слышу - печальный, не без оттенка презрительного негодования, хрустальный звон:

- Вы... всегда так довольны собой?

И - патетический ответ сочного баритона:

- Всегда!

- Как это странно!

Я покатился со смеху: уж очень комичен был контраст. Комиссаржевская ужасно обиделась. Волошин нисколько. Его было очень трудно обидеть, по крайней мере, обидой реальной.

Но однажды он дрался на дуэли с Гумилевым - за насмешки Гумилева над его фантастической влюбленностью в фантастическую графиню Черубину де Габриак. Такой графини никогда не бывало на свете, но под этим звонким псевдонимом, ловким кокетством по телефону, перемутила и перевлюбила в себя сотрудников "Аполлона" лукавая литературная авантюристка, к слову сказать, оказавшаяся, когда ее обличили, на редкость безобразною лицом. И вот из-за этакой-то "незнакомки-невидимки" стрелялись два поэта! Правда, уж и дуэль была! Над калошей, забытой на месте поединка которым-то из дуэлянтов, фельетонисты и юмористические листки потешались не один год.