Воспоминания о Максимилиане Волошине - [228]

Тут же у меня явилась детская мысль: заменить пули бутафорскими. Я имел наивность предложить это моим приятелям! Они, разумеется, возмущенно отказались.

Я поехал к барону Мейендорф и взял у него пистолеты.

Результатом наших заседаний было: дуэль на пистолетах, на 25 шагах, стреляют по команде сразу. Командующий был Алексей Толстой.

Рано утром выехали мы с Максом на такси - Толстой и я. Ехать нужно было в Новую деревню. По дороге нагнали такси противников, они вдруг застряли в грязи, пришлось нам двум (не Максу) и шоферу помогать вытянуть машину и продолжать путь. Приехали на какую-то поляну в роще: полянка покрыта кочками, место болотистое.

А. Толстой начал отмеривать наибольшими шагами 25 шагов, прыгая с кочки на кочку.

Расставили противников. Алеша сдал каждому в руки оружие. Кузмин спрятался (стоя) за дерево. Я тоже перепугался и отошел подальше в сторону. Команда - раз, два, три. Выстрел - один. Волошин: "У меня осечка". Гумилев стоит недвижим, бледный, но явно спокойный. Толстой подбежал к Максу взять у него пистолет, я думаю, что он считал, что дуэль окончена. Но не помню, как - Гумилев или его секунданты - предложили продолжать.

Макс взвел курок и вдруг сказал, глядя на Гумилева: "Вы отказываетесь от Ваших слов?"

Гумилев: "Нет".

Макс поднял руку с пистолетом и стал целиться, мне показалось довольно долго. Мы услышали падение курка, выстрела не последовало. Я вскрикнул: "Алеша, хватай скорей пистолеты". Толстой бросился к Максу и выхватил из его руки пистолет, тотчас же взвел курок и дал выстрел в землю.

"Кончено, кончено", - я и еще кто-то вскрикнули и направились к нашим машинам. Мы с Толстым довезли Макса до его дома и вернулись каждый к себе. На следующее утром ко мне явился квартальный и спросил имена участников. Я сообщил все имена. Затем был суд - пустяшная процедура, и мы заплатили по 10 рублей штрафа. Был ли с нами доктор? Не помню. Думаю, что никому из нас не были известны правила дуэли. Конечно, вопросы Волошина, вне всякого сомнения, были недопустимы..."

М. А. Кузьмин (из дневника): "21 (суббота). Зноско заехал рано. Макс все вилял, вел себя очень подозрительно и противно. Заехали завтракать к Альберту, потом в "Аполлон", заказывали таксо-мотор. ... Отправились за Старую деревню с приключениями. ... В "Аполлоне" был уже граф. ... С Шервашидзе вчетвером обедали и вырабатывали условия. Долго спорили. Я с князем отправился к Борису Суворину[361] добывать пистолеты, было занятно. Под дверями лежала девятка пик. Но пистолетов не достали, и князь поехал дальше к Мейендорфу и т. п. добывать. У нас сидел уже окруженный трагической нежностью "Башни" Коля[362]. Он спокоен и трогателен. Пришел Сережа[363] и ненужный Гюнтер, объявивший, что он всецело на Колиной стороне. Но мы их скоро спровадили. Насилу через Сережу добыли доктора. Решили не ложиться. Я переоделся, надел высокие сапоги, старое платье. Коля спал немного. Встал спокойно, молился. Ели. Наконец, приехал Женя[364]; не знаю, достали ли пистолеты.

22 (воскресенье). Было тесно, болтали весело и просто. Наконец чуть не наскочили на первый автомобиль, застрявший в снегу. Не дойдя до выбранного места, расположились на болоте, проваливаясь в воду выше колен. Граф распоряжался на славу, противники стали живописно с длинными пистолетами в вытянутых руках. Когда грянул выстрел, они стояли целы: у Макса - осечка. Еще выстрел, еще осечка. Дуэль прекратили. Покатили назад. Бежа с револьверным ящиком, я упал и отшиб себе грудь. Застряли в сугробе. Кажется, записали наш номер. Назад ехали веселее, потом Коля загрустил о безрезультатности дуэли. Дома не спали, волнуясь. Беседовали" (ЦГАЛИ, ф. 232, оп. 1, ед. хр. 53, с. 269-272).

235 Встреча Волошина и Гумилева состоялась летом 1921 года в Феодосии. Волошин вспоминал (30 марта 1932 года): "Не помню уже почему - мне понадобилось зайти в контору Центросоюза. И Коля Нич[365], который там служил, спросил меня: "А вы знаете поэта такого-то?" И подсунул мне карточку: "Николай Степанович Гумилев".

"Постой, да вот он сам, кажется". И в том конце комнаты я увидел Гумилева, очень изменившегося и возмужавшего. "Да, с Николаем Степановичем мы давно знакомы", - сказал я.

Мы не виделись с Гумилевым с момента нашей дуэли, когда я, после его двойного выстрела, когда секунданты объявили дуэль оконченной, тем не менее отказался подать ему руку. Я давно думал о том, что мне нужно будет сказать ему, если мы с ним встретимся. Поэтому я сказал: "Николай Степанович, со времени нашей дуэли про [изо] шло слишком много разных событий такой важности, что теперь мы можем, не вспоминая о прошлом, подать друг другу руки". Он нечленораздельно пробормотал мне что-то в ответ, и мы пожали друг другу руки. Я почувствовал совершенно неуместную потребность договорить то, что не было сказано в момент оскорбления:

- Если я счел тогда нужным прибегнуть к такой крайней мере, как оскорбление личности, то не потому, что сомневался в правде Ваших слов, но потому, что Вы об этом сочли возможным говорить вообще.

- Но я не говорил. Вы поверили словам той сумасшедшей женщины... Впрочем... если вы не удовлетворены, то я могу отвечать за свои слова, как тогда...