Воспоминания о караване - [7]

— Хазария…—произнёс капитан сквозь улыбку, причём судно уже основательно раскачивало,—Хазария…—повторил он и налил себе шербета,—Понятно, вас очень интересуют сведения об этой земле, но вы из скромности и вследствие хорошего воспитания не одолеваете меня вопросами. Не стесняйтесь на этот счёт. Хотя, признаться, я очень мало о ней знаю. Даже и почти ничего не знаю…—язык его слегка заплетался и в речи, помимо арабских, проскакивали слова святого языка и языка, который был мне неизвестен. Я полагаю, что это был тюркский язык его родины или, хазарский, который, как он говорил ранее, очень похож на его родной.—Ну, во-первых, хазары тоже принадлежат, как и мы с вами, к роду человеческому, но слегка косоглазы. Не так сильно, как, например, монголы, а слегка, как вот, к примеру, узбеки. Они белокожие, но встречаются и смуглые. А помесь белокожих и смуглых даёт рябые экземпляры. Любят они играть в кости и не верят в чудеса. Главное удовольствие для них—скакать во весь опор по северному побережью Понта Эвксинского, кричать при этом «Э-ге-гей!» и размахивать ятаганом. Иногда, правда, во время своих скачек, они, несясь во весь опор, пускают стрелы в небо, ибо являются искусными стрелками из лука. Вот. А едят вяленую кобылятину и запивают её кумысом—очень противным на мой вкус напитком из перебродившего кобыльего молока.

— Любопытно,—откликнулся я,—А каков их повседневный быт?

— Ну, они, в общем-то, полуоседлые кочевники и живут в юртах. Являются целой кагалой в какое-нибудь место в степи, выбранное по одним им известным признакам, расставляют свои шатры-юрты—кстати, вы знаете, что это такое?—так вот, юрты—это деревянные каркасы, обтянутые всяким тряпьём и шкурами—и начинают жить в этом импровизированном посёлке. Посреди стойбища ставят самый большой шатёр. Это у них синагога. Хазары ведь иудеи, вы знаете об этом? Да. Ну и живут. По субботам ходят в этот шатёр на службу и надо сказать, что проводится она со всей тщательностью, а такого кантора, как у хазар, я не слышал даже в лучших синагогах Дамаска и Бейрута. Религиозные установления они выполняют строго и с вечера Пятницы, когда появляется на небе первая звезда, до вечера Субботы никакой работы не выполняют, даже скот не пасут, а празднуют Шабат, отдыхая от трудов всей недели.

— А одеваются они как—как и положено евреям—в лапсердаки и чёрные широкополые шляпы?—поинтересовался я.

Гасан ибн-Камал от души рассмеялся, снова набил трубку, раскурил её и после третьей затяжки сказал:

— Ну как вы представляете себе, любезный Ибрагим, в таком вот одеянии скакать на лошади во весь опор и пускать стрелы в небо?

— Да, действительно…—согласился я и поймал себя на том, что тоже уже говорю на странной смеси арабского, еврейского и ещё одного, незнакомого мне, языка.

— Одеваются они как и положено кочевникам: в халаты и шапки, отороченные шакалом, в удобные мягкие сапоги из искусно выделанной марокканской кожи и шёлковые панталоны, доставляемые контрабандой из какой-то, как они сами говорят, голландии.

— Любопытно. А что у них, у хазар, многожёнство?

— У них? Да, многожёнство. Причём тому, у кого жён больше, завидуют. Поэтому каждый отдельно взятый хазарин стремится, если позволяет финансовое положение, завести как можно больше жён, чтобы завидовали ему, а не он.

— А какие деньги у них ходят?—поинтересовался я.

— Деньги? Ну, всякие ходят. У вас есть при себе деньги?

Я порылся по карманам, достал несколько кордовских и багдадских монет и протянул их капитану. Он внимательно их рассмотрел и сказал:

— Такие тоже ходят. Вообще, они не равнодушны к золоту и прочим пёстрым побрякушкам. Предлагаю выйти на палубу и посмотреть на звёзды. Тоже ведь чудо Господне! У меня даже есть подзорная труба,—и он, с трудом поднявшись, подошёл к сундуку и стал ковыряться в его недрах.

— Господь с вами, капитан! Какие звёзды? Небо основательно затянуто тучами и если ваша подзорная труба не волшебная, мы ничего не увидим.

Гасан ибн-Камал будто не слышал меня и бормотал себе под нос: «Идёмте посмотрим на звёзды, тоже ведь чудо Господне…» Наконец он, найдя искомое, выпрямился во весь рост и, широко улыбаясь, показал мне прекрасную подзорную трубу. В другой руке он держал, почему-то, астролябию и тоже радостно мне её показывал.

— Идёмте,—повторил он,—Посмотрим на звёзды—тоже ведь чудо Господне.

Он вручил мне астролябию и пошатываясь, двинулся из каюты. Судно кидало всё сильнее и я позвонил в колокольчик. Прибежал Юсуф и я сказал ему, что надо бы проследить за капитаном, а то как бы он чего не натворил, потому как буря разыгралась нешуточная. Юноша согласно кивнул, мы с ним взяли капитана под руки и все втроём выбрались на палубу. Струя солёных брызг окатила нас с головы до ног, корабль тряхнуло, нас отшвырнуло к рубке, причём я больно ударился локтем, едва не выронив астролябию. Видимость была нулевая, и я спросил капитана:

— Как же мы будем наблюдать звёзды, если тьма такая вот кромешная и шатает безбожно?

— Пожалуй, вы правы,—ответил капитан и я скорее почувствовал, нежели увидел в темноте его широкую улыбку,—Да, вы правы. Нужно вернуться в каюту и ещё покурить, тогда видимость сразу улучшится.