Воспоминания - [6]

По закону отец не имел права стрелять в убегающего преступника сзади. Поэтому, несмотря на блестящий успех своей экспедиции, захватившей действительно опасных преступников, совершивших немало убийств и грабежей, он опасался взыскания. В действительности, однако, он получил награду, орден Станислава третьей степени.

Весною 1879 г. семью нашу постигло страшное горе. Старший брат Витольд, вообще хорошо учившийся, получил перед переходом в 7–ой класс у преподавателя Янчевецкого двойку по латыни. Говорят, учитель этот потребовал от брата, чтобы он сообщал ему, кто из его товарищей курит и ведет себя плохо. Витольд был возмущен этим требованием, а учитель отомстил ему, поставив дурную отметку.

По–видимому, несправедливость учителя была лишь последним толчком к созревшему у Витольда раньше решению совершить самоубийство. Возможно, что у него была склонность заболеть меланхолиею. 24 марта он выстрелил из револьвера в сердце и тяжело ранил себя. Как только получилась телеграмма об этом из Риги, отец поехал туда и застал его еще живым. Ему уже не хотелось умирать, но спасти его было невозможно, и 26–го марта он умер. Перед совершением самоубийства он написал семье письмо, которое начиналось словами: «Не двойка Янчевецкого — причина моей смерти…» и кончалось просьбою «Молитесь обо мне…». Только это начало и конец сохранились в моей памяти.

Когда получилось от отца известие о кончине брата, горю нашему не было пределов. Я сказал матери: «Верно, мы согрешили». Отец, бурно переживавший все события жизни, перемогал себя, бодро продолжал свою служебную деятельность и резко осуждал такой поступок, как самоубийство. Однако, жизненные силы его были, по–видимому, подорваны этим несчастьем.

Врат Онуфрий не захотел продолжать учения в классической гимназии в Риге и поступил в кадетский корпус в Полоцке.

В конце лета того же года моя мать поехала в Ригу помолиться на могиле Витольда и взяла меня с собою. Как ни велико было наше горе, поездка в большой приморский город чрезвычайно интересовала меня. В воображении Рига представлялась мне пышным городом, состоящим из мраморных храмов и дворцов. Образцом для моих фантазий отчасти служили древние Афины: я к этому времени уже успел прочитать какой‑то учебник по древней истории. Действительность оказалась, конечно, гораздо более скромною, но зато большое впечатление произвела на меня природа: грандиозное устье Западной Двины и бесконечная ширь моря, на песчаном берегу которого в Дуббельне мы провели несколько дней.

Настало особенно тревожное время царствования императора Александра П. Покушения следовали за покушениями. Я читал сообщения о них в «Правительственном Вестнике». Мне случилось однажды слышать беседу отца с матерью о том, что получен циркуляр о «злонамеренных лицах». Обмениваясь мнениями по этому поводу, они говорили о ком- то, кажется о какой‑то акушерке, что она, пожалуй, принадлежит к числу таких злонамеренных лиц. Отец волновался. Он очень любил Государя, высоко ценя его реформы и будучи верным слугою государства. После волнующих разговоров ночью он иногда внезапно просыпался и садился на кровати. Он говорил, что ему нехорошо, что он чувствует какой‑то жар в груди.

Случилось как‑то, что вор, посаженный в «темную» при волостном правлении и предназначенный к отправке в Двинск, пользуясь небрежностью урядника или десятских, убежал ночью, но утром его поймали. Это было 16 февраля 1881 г. Отец пошел в волостное правление и, будучи чрезвычайно вспыльчивым, в сильном гневе начал распекать небрежного подчиненного. Внезапно ему сделалось дурно. Тотчас же пришел фельдшер, пустил ему кровь, но кровь уже не пошла: отец скоропостижно скончался от разрыва аорты.

Когда кто‑то прибежал и сообщил нам о кончине отца, первая мысль, пришедшая мне в голову, была, что это бунт, что отец убит «злонамеренными» лицами, Я бросился в волостное правление. Отец мой лежал мертвый, на руке его была тонкая струйка крови в том месте, где фельдшер пытался сделать кровопускание. Тело его на насилках перенесли в наш дом. До сих пор стоят в ушах моих рыдания матери. С гробом отца мы поехали в Креславку. Его хоронил друг нашей семьи отец Иоанн Гнедовский. Потрясающее впечатление произвели на меня удары комьев земли о крышку гроба, когда стали закапывать могилу.

Не прошло и двух недель, как получилось известие о гибели государя Александра П, о том возмутительном политическом преступлении, которое, может быть, только теперь искуплено тяжелыми страданиями всего русского народа. Люди, знавшие взгляды и характер моего отца, говорили: «Хорошо, что Онуфрий Иванович не дожил до этого времени: слишком тяжело было бы ему переносить этот удар». Помню и я свою печаль, хотя мне было всего лишь десять лет.

Приехал новый становой пристав. Его дети, как догадываюсь я теперь, были увлечены политическим движением тогдашней молодежи. У них был журнал «Дело». Дочь училась на фельдшерских курсах, а сын был студентом–медиком Московского университета. Мне попались в руки привезенные им лекции по физиологии с описанием научных экспериментов над кроликами, которые очень заинтересовали меня.