Воспоминания - [12]

В это время прежний наш добрый священник перестал служить в гимназии; место его занял строгий, суровый Тер- пиловский. Он был высокого роста, стройный, красивый, с выразительным внушительным лицом. Одевался он хорошо, очевидно заботился о своей наружности. Особенно на дам он производил большое впечатление. От всех других православных священников, которых я встречал до тех пор, он отличался явственно выраженным фанатизмом; к полякам- католикам он относился резко отрицательно. В моем стихотворении были отмечены многие из этих черт его; помню из него только слова «руки белы, как атлас».

Унаследованная от отца любовь к охоте и связанная с нею страсть блуждать по лесам и полям стала все более пробуждаться во мне. Моей матери было приятно это напоминание об отце. Двустволка его висела на стене и все охотничьи принадлежности находились в сохранности. Огнестрельного оружия моя мать боялась; не только порох, но и дробь внушала ей страх, которого нельзя было рассеять никакими объяснениями того, что дробь без пороха вполне безопасна.

Тем не менее, она с радостью, правда соединенною с беспокойством, дала мне ружье отца, когда я захотел научиться стрелять в цель. С кем‑то из знакомых я пошел в Духов- ской ров и там стал упражняться в стрельбе. С этих пор главным моим развлечением были прогулки с ружьем за спиною по живописным окрестностям Витебска вверх и вниз по Двине, по Риго–Орловской железной дороге и т. п. Иногда это были очень далекие прогулки верст по двадцати и более, например, в Островно, известное стычками русской армии с французскою во время нашествия Наполеона в 1812 году.

Дома наша жизнь становилась все более интересною для меня. Старшая сестра моя Элеонора, — мы звали ее Лелею, — прошла уже курс гимназии. Она была красива, умна, недурно играла на рояле. Я гордился ею. С величайшим удовольствием слушал я исполнение ею таких произведений, как, например, «Патетическая соната» Бетховена.

Круг наших знакомых стал увеличиваться и был довольно разнообразен. Несколько офицеров бывало у нас. Из всех молодых людей, посещавших нас, сестра моя отдавала предпочтение поручику 3. С ним она предпринимала иногда прогулки верхом. Казалось, что скоро они будут помолвлены. Возможно, однако, что 3. медлил с формальным предложением, боясь недостатка средств для семейной жизни. Сестра моя стала отдаляться от 3.

В доме у нас появилось новое лицо, помещик Минской губернии поляк П. Он был человек светский, со средствами, не первой молодости, но зато тем более умелый в обращении с дамами. Через несколько месяцев он стал женихом моей сестры. Свадьба состоялась 18 сентября 1887 г. Через три дня молодые дложны были уехать в имение мужа сестры. За час до отъезда Леля пошла в свою комнату уложить последние вещи. Из комнаты ее послышался выстрел. Все бросились туда. Сестра была тяжело ранена: она выстрелила из револьвера себе в сердце. Через два часа она умерла.

Когда я узнал, что все кончено, я в отчаянии побежал в Духовской ров и, плача, блуждал там несколько часов. Не могу описать горя нашей кроткой матери, второй раз перенесшей страшный, ни с чем не сравнимый удар самоубийства близкого, горячо любимого члена семьи. Неудивительно, что после тяжелых испытаний в характере мамы появилась следующая черта: она боялась много смеяться, надевать светлое платье, так как, по ее мнению, за этим всегда следовало какое‑нибудь несчастье.

В это время и мое поведение стало для матери источником тяжелых беспокойств. Начиная с пятого класса, я стал переживать душевный кризис, через который прошло большинство русских юношей в XIX веке. Несправедливости нашего политического строя стали привлекать к себе мое внимание.

Их было особенно много у нас в Белоруссии, где поляки и евреи подвергались различным стеснениям. Некоторые мелочи были так грубы, что не могли остаться незамеченными и не вызвать возмущения, которое подготовляло почву для дальнейшей критики всего строя. Так, например, на вывесках магазинов евреи были обязаны писать полностью не только свою фамилию, но также имя отчество, чтобы каждый покупатель легко мог заметить, что владелец магазина еврей. При этом имя отчество необходимо было писать с теми бытовыми сокращениями и искажениями, которые часто придавали комический характер великим библейским именам; так, на вывеске писалось «Сруль Мойшович» вместо «Израиль Моисеевич». Литвины–католики, учащиеся в гимназии, обязаны были пользоваться молитвенниками, напечатанными не латиницею, а русским алфавитом (кириллицею). У одного моего товарища надзиратель вытащил из кармана пальто молитвенник; он оказался напечатанным латиницею; мальчик был наказан за это. Стеснения языка к тому же в столь интимной области, как религиозная жизнь, производили впечатление вопиющей несправедливости.

Грубые выходки антисемитов также тяжело поражали меня. В молодости я отличался крейнею деликатностью: оценивая человека, я никогда не произносил резких слов осуждения и даже мысленно не решался формулировать их. Поэтому безжалостные насмешки над евреями некоторых наших учителей–антисемитов были мне глубоко неприятны.