Воспоминания - [54]

— Прикажете записать ваши слова в протокол? — холодно спросил президент.

— Пишите! — не помня себя от злобы, резко сказал Мартос.

Но тут к уху его наклонился зять его, Василий Иванович Григорович, и прошептал тестю, должно быть, несколько внушительных слов, после которых Иван Петрович сразу утих, уступил кресло, за которое держался, отцу моему и сел рядом на ректорское место[124].

На другой день утром Мартос, во всех регалиях, нанес папеньке первый официальный визит и был при этом необыкновенно мил и любезен. Под конец он расчувствовался до того, что даже просил у отца моего прощенья за вчерашнюю свою необдуманную вспышку.

Видно, совет Григоровича сильно подействовал на старика. Надо знать, что Василий Иванович имел большое влияние на тестя и в доме его был человеком всесильным: без его совета никто ничего не мог сделать.

За Мартосом у нас перебывали с визитом все профессора и служащие в Академии, а за мужьями явились знакомиться с маменькой и все академические дамы.

Я думаю, после этого не совсем-то приятного для бедного отца моего приема в Академию, кстати будет познакомить читателя покороче с личностью Ивана Петровича Мартоса, который впоследствии оказался милейшим старичком. Говорили, что он родом был хохол из духовного звания[125]; мальчиком привезли его в Петербург и отдали в ученики Академии художеств, где он оказал необыкновенную способность к ваянию. При выпуске получил первую золотую медаль и был послан в Италию пансионером; там, как умный человек, кроме изучения скульптуры, воспользовался пребыванием своим за границей и образовал себя еще более: изучил основательно итальянский и французский языки; говорил на них бойко. Итальянского языка я никогда не знала и не могу судить о нем, но помню, что Иван Петрович говорил по-французски свободно, даже красноречиво, но только выговор у него был грубый, какой-то семинарский.

В то время, как я узнала Ивана Петровича, ему было лет 80, но он казался еще крепок и бодр, как молодой человек. Лицо у него было выразительное, с хитрецой, как говорил мой отец, с очень крупными чертами; совершенно лысую свою голову дома он прикрывал шапочкой из итальянской соломы, фрак носил серого сукна с большими перламутровыми пуговицами, башмаки с стальными пряжками; белье на нем было всегда белейшее, с плойными[126] брыжами, на указательном пальце правой руки у него красовался перстень с большим итальянским камнем. Вежлив со всеми он был до приторности, но сам любил этикет, чинопочитание и держал молодежь, как говорится, «в струне». Он был женат два раза: первый раз на очень красивой дворянке екатерининского времени, которая оставила ему после себя двух сыновей и четырех дочерей. Рассказывали про Ивана Петровича, что он мечтал выдать всех своих дочерей непременно за художников; только со старшею дочерью мечта его не сбылась: он прочил прелестную свою Настеньку за известного в то время портретиста Варнека (того самого, который после был нашим соседом по розовому дому), но хорошенькая самодурка нашла, что все художники «неотесанное мужичье», и против воли отца вышла замуж за ученого молодого человека Лузанова. Варнек был влюблен в нее без памяти и очень убивался своею неудачею. С этим талантливым художником в средние годы его жизни случилась пренеприятная штука, которой, впрочем, он сам не сознавал. У него испортился фокус глаза, и он стал видеть все краски в синем цвете, оттого и портреты, которые он писал впоследствии, выходили по-прежнему необыкновенно похожими, но по колориту — чистые удавленники. Правду слов моих можно проверить в залах Академии художеств на портрете конференц-секретаря Василия Ивановича Григоровича, за которым была замужем вторая дочь Мартоса, София Ивановна. Третья дочь, Вера Ивановна, была выдана за профессора живописи Егорова. На меньшей, Любови Ивановне, женился профессор архитектуры Мельников. Со всем семейством Мартоса мне пришлось долго жить под одною кровлею, а с внучками его, «красой Академии», я была даже закадычная приятельница. Но теперь мне, прежде всего, хочется рассказать о второй женитьбе Ивана Петровича, потому что она так живо обрисовывает его характер и рыцарские воззрения на поступки людей. Оставшись вдовцом, он заботливо вырастил своих сирот, и все дочери его, были уже взрослыми девушками, когда ему даже и на ум не приходило жениться во второй раз. Только неожиданный случай побудил Мартоса вступить во второе супружество. Вот как это случилось. Для компании дочерей жила у него в доме беднейшая сирота дворянка Авдотья Афанасьевна (фамилии ее не помню), милая, добрая девушка, которую Иван Петрович приютил у себя из жалости. Девицы Мартос обращались с несчастной сиротой не очень-то хорошо, так что раз одна из них забылась до того, что дала Дуничке пощечину. Бедная девушка, годами постарше их всех, разобиделась и собралась уйти из дома своего благодетеля куда-нибудь в услужение. Иван Петрович узнал об этом, не долго думая, облекся в свой синий вицмундир, надел ордена и пошел наверх в комнату барышень. Там, не обращая никакого внимания на дочерей своих, подошел прямо к горько плачущей в уголку сироте, расшаркался почтительно и повел такую речь: