Воспоминания и мысли - [13]

Нужна большая решимость для того, чтобы привести выдержки из писем, носящие столь интимный характер. Я сделала это, потому что мне хотелось хоть слабо обрисовать внутренний мир этого человека. Просто удивительно, сколько в нем было глубокой нежности. Образ моего мужа будет неясен, если оставить в стороне такие отличительные черты его характера, как сильную привязанность к жене и неизменное соединение этого чувства со стремлениями своего духа. Любовь к жене составляла часть его жизни. По мере того как уходили годы, она становилась все глубже и нежнее. Я уж раньше говорила о верности в дружбе Г. Батлера. Удивительна была сила его дружеских привязанностей. Те же чувства вносил он в более близкие отношения нашей семейной жизни. В юношеском возрасте человек мечтает о любви, говорит о ней. Он описывает ее восторги, воспевает всю прелесть зарождения этого чувства. Но не в молодости можно измерить глубину любви, судить о верности и постоянстве в любви. Есть любовь, которая преодолевает все трудности, все препятствия, становится выше дрязг и мелочей жизни, остается непоколебимой в горе, в несчастии, в самых ужасных потрясениях. При всяком новом испытании такая любовь растет и крепнет; она становится всё чище и прекраснее по мере приближения к вечной жизни, к которой она неизменно стремится.

Таким именно чувством была полна душа человека, о котором я говорю. До конца жизни, до последнего вздоха она становилась все сильнее и глубже, чтобы предстать наконец совершенной перед лицом Создателя.

Муж мой приехал к нам в Дильстон. В то время священник Корбриджа собирался на некоторое время уехать. Муж предложил ему исполнять во время его отсутствия обязанности священника и просил разрешения занимать на это время пасторский дом.

Несмотря на то что тогда существовали несогласия между приверженцами различных вероисповеданий, церковь все же очень посещалась во время пребывания моего мужа в Корбридже. Приходило много веслеянцев, раньше никогда не бывавших в этой церкви, я видела также семьи зажиточных пресвитерианцев, убежденных, стойких, способных в теологическом споре отстоять свои мнения. Всех их привлекало, быть может, родство нового служителя церкви с моим отцом, который сам был хорошим прихожанином, отчасти же они были довольны, что нашли человека, возвещавшего просто евангельское учение – они в этом чувствовали потребность, и вот нашли возможность удовлетворить ее.

Мы вместе посещали прихожан, очень быстро к нам привязавшихся. Настоящей нужды у них не было, они были довольно обеспеченны.

В обращении моего мужа к бедным людям вообще не было ни малейшего оттенка снисхождения, что так часто замечается у людей с менее деликатными чувствами. В самой скромной хижине он держал себя так же, как с людьми своего общества. С бедными и старыми людьми, особенно с женщинами бедного класса, он был так же вежлив и предупредителен, как с высокопоставленными лицами. Эти добрые, простые люди, желая выразить свое высокое мнение о нем, обыкновенно говорили: «Это настоящий джентльмен». Он избегал вопросов, касавшихся их частных дел, и не пытался никогда проникать в их совесть или религиозные убеждения, потому что христианская скромность не допускала его до этого. А все же люди эти открывали ему охотно свои сокровенные мысли, и не раз случалось многим облегчать свою обремененную совесть добровольной исповедью.

Возвращение наше в Оксфорд совершилось при неблагоприятных условиях. Был конец осени, погода стояла сырая и холодная. Решено было, что я отправлюсь в Лондон к доктору сэру Джемсу Кларку, чтобы посоветоваться относительно моей болезни, которую принимали тогда за начало чахотки.

Муж мой окружал меня самыми нежными заботами во время моего путешествия, а старый добрый доктор оказал мне ласковый и внимательный прием. У меня едва стало сил подняться ему навстречу, когда он вошел. По окончании осмотра он сказал просто: «Бедное дитя, бедное дитя! Она не должна оставаться в Оксфорде». Мы собирались тотчас вернуться, чтобы приготовиться к переезду из Оксфорда, но доктор воспротивился. «Нет, – сказал он, – она не должна более подвергаться влиянию вредных испарений, даже на один день!..»

Это было тяжелое испытание. Пришлось проститься с нашим уютным уголком, отказаться от планов и надежд, столь дорогих нам. Муж мой нанял было большой дом и приспособил его для общежития студентов. Это много стоило и теперь всей тяжестью отразилось на его делах.

Продолжать одному это предприятие и жить некоторое время врозь было для нас почти немыслимо. Другого выхода не было. Муж мой спокойно, хотя с глубоким сожалением, подчинился неизбежному.

В это же время отец мой понес крупную денежную потерю вследствие банкротства банка, где он был одним из главных акционеров. Наше положение стало поэтому еще затруднительнее, так как отец не мог помочь нам, между тем он всегда поддерживал всех членов своей семьи. Его потеря была значительна. Спокойствие, с которым он перенес этот удар, еще более увеличило уважение к нему лиц, уж и до того глубоко уважавших его.

В этот период заботы у нас сменялись одна другой. Муж мой страдал еще от того, что упрекал себя за неосторожность и недальновидность. Главным предметом его беспокойства было мое здоровье. К счастью, тучи рассеялись и горизонт прояснился.