Воспоминания глупого кота - [20]

Шрифт
Интервал

Я сразу же понял, что на семью обрушилась беда. С самой первой секунды того почти наступившего летнего рассвета, когда кузина Ана позвонила в дверь дома в Мургии, разбудив меня самым первым и изрядно напугав. Я еще пребывал где-то в неожиданно прерванном сне, но, видимо навсегда запомнил ее искаженное от страха лицо. Она только и знала, что твердила о том, что произошел несчастный случай…

С той самой теплой ночи, свидетелем скольких пролитых в тишине слез я был, свидетелем скольких глухих ударов кулаком по столу кабинета не смирившегося с несчастьем того, кто всем заправляет, скольких вопрошающих взглядов, направленных в пустоту. Ну почему, почему, за что?.. Но я также смог убедиться в том, что в подобные тяжелые, затяжные, критические моменты существуют какие-то доводы рассудка, недоступные моему пониманию, которые в конечном счете смягчают боль, в корне меняя поведение, и еще крепче сплачивают семью. Моя семья даже в эти бесконечно долгие, самые отчаянные, безнадежные моменты, порожденные ужасающим диагнозом, не потеряла свое лицо. На протяжении этих нескольких месяцев жизнь в доме проходила в атмосфере тишины и спокойствия. Тот, кто всем заправляет, время от времени повторял, что жизнь должна протекать по возможности в обычном русле.

Обычная жизнь… Думаю, что только моя жизнь протекала, как обычно, и то не совсем, потому что я тоже глубоко страдал. Иначе и быть не могло. Я видел их бегающие взгляды, беспокойный сон, руку, хватающуюся за телефонную трубку, – особенно в самые первые, после случившегося, дни, – и какие-то, охваченные мягкой тоской, тихие шаги по паркету.

С другой стороны, никто и представить себе не может, насколько мне не хватало Луиса

Игнасио. Хотя со своей стороны я получил покой.

По правде говоря, за месяцы отсутсвия этого парнишки, все остальные были гораздо более ласковы со мной, уделяя мне массу времени. Все они гладили и гладили меня по спине руками, ища во мне невозможного для них утешения. И хотя им так не хватало шуток и игр, они смеялись, когда я, сознавая то, что им необходимо забыться, снова начинал блистать своим мастерством шута. Они смеялись, хотя в глазах их была такая печаль, что я сам немножко стыдился своего поведения. Они отлично понимали все мои старания и усилия отвлечь их, и долго ласкали меня, благодаря более светлой улыбкой. Они принимались целовать меня в голову, как целовала меня Уксия с самых первых дней моей жизни в семействе, и за что ее столько раз осуждали.

На протяжении всех этих нудно текущих месяцев, ребята вносили в жизнь семьи некую неразрывность. Ведь с несчастным случаем жизнь не прервалась, она продолжалась.

Казалось, они по-прежнему вели размеренную, нормальную жизнь, о которой просил их тот, кто всем заправляет. Они не отлынивали от занятий, начали добросовестно учиться, судя по первым предрождественским экзаменам и зачетам. Но ритм жизни был другим, хотя бы из-за того, что всегдашние самые близкие друзья, да и другие, не перестали приходить в дом для того, чтобы узнать новости из больницы, или для того, чтобы каждый вечер по очереди вместе с домочадцами навещать Луиса Игнасио, когда его выздоровление вошло в нормальное русло, хоть и не лишенное драматизма.

Взрослых почти никогда не было дома, и дети отвечали на телефонные звонки и записывали сообщения, потому что телефон звонил все время, не умолкая.

* До 2001г в Испании военнообязанными становились мужчины с 17 лет (призыв с 19), с 2001г – служба только по контракту

Глава 16. Ночь чуда.

Через два дня после несчастного случая с Луисом Игнасио, мы покинули Мургию.

Домашний телефон, не смолкая, звонил целыми днями, а иногда еще и по ночам. И так практически до самого Рождества, а вернее, до тех пор, пока мы не вернулись на рождественские праздники в долину Зуя. Возможно, я несколько преувеличиваю, но, уверяю вас, что в этом доме никто из нас не ложился спать раньше двенадцати, и телефон обычно трещал даже позднее этого.

Тот, кто всем заправляет, достаточно плохо переносил эти ночные звонки. Он не допускал, что можно звонить так поздно даже при таких особых обстоятельствах. Это было делом принципа. Если нет чего-то действительно очень срочного и неотложного, если речь не идет об очень близкой семье, привычки которой известны, если между собеседниками нет какой-то негласной, или очевидной договоренности, то, начиная с половины одиннадцатого, не следует звонить ни в один “порядочный дом”. Интересно знать, до какой степени он верен своим убеждениям. Когда он отвечал на телефонный звонок после одиннадцати, – по моему мнению правило нарушено на полчаса, – на лице его отражалось недовольство, которое, правда, исчезало сразу же, как только он начинал разговор.

Я уверен, что, помимо обычного неприятия этих ночных звонков, его изначальное недовольство ими было плодом нежности и заботы о жене. Он так старался, чтобы Бегония-мать могла бы отдохнуть после своих неустанных метаний целый день из дома в больницу, из больницы домой. Я говорю это, потому что видел сам, как он убрал телефон с ночного столика в их комнате и закрыл его поблизости в шкафу, чтобы звонок не нарушил ее сон.