Воспоминания гетмана - [79]

Оборачиваясь назад, я стараюсь быть вполне объективным и не останавливаться перед признанием своих ошибок. Скажу, что наше правительство в одной очень важной отрасли государственного управления было возмутительно слабо и бездарно. Я эту ошибку начал исправлять, но поздно. Я хочу указать на то, что народонаселение совершенно не было осведомлено о нашей работе. Пресса и какая-либо пропаганда совершенно отсутствовали. У меня это дело совершенно не клеилось, несмотря на то, что я с первого же дня моего управления страной отдавал себе отчет в значении прессы и, вообще, правильной постановки пропаганды наших идей. Я виню в этом очень сильно Федора Андреевича Лизогуба и Ржепецкого. Они это дело все откладывали, жалея денег, а когда начали создавать, то поручили это, видимо, людям неталантливым, и в результате так это дело и заглохло. Хотя в моей Грамоте была объявлена свобода слова и печати, тем не менее с первого же дня пришлось ввести цензуру и сильное ограничение этой свободы, главным образом из-за отделов информации, помещавших постоянно определенно неверные сведения, волновавшие население. Итак, цензура была установлена, но за неимением цензоров, знающих, чего мы добиваемся, знающих местные условия и, наконец, вообще людей, подготовленных к этому делу, получалась полнейшая бессмыслица. Статьи, которые действительно необходимо было не пропускать, беспрепятственно появлялись на свет божий, и, наоборот, не только безобидные статьи вычеркивались цензором, но дело дошло до таких случаев, когда речи, произнесенные председателем совета министров, по личному усмотрению какого-то чиновника цензурного отдела пропускались в печать со всякими пропусками. Дошло дело до того, что я приказал подавать себе все статьи, которые были запрещены цензурой. Мне всегда давали массу всевозможных объяснений по всякому такому случаю особо. Я приказал уволить одного из цензоров за слишком бесцеремонную работу ножниц, но от этого дело мало выиграло. Я призвал к себе министра Кистяковского. Он только размахивал руками и говорил, что у него нет людей. Я слишком мало знаком с этим делом для того, чтобы авторитетно объяснить, кто тут был виноват, по бессмыслица работы цензоров заставляла меня предполагать, что тут просто злая воля.

Что касается создания прессы, то и тут дело стояло не лучше. Вначале вопросы, связанные с прессой, были сосредоточены в министерстве внутренних дел, у товарища министра Вишневского. Я с ним много об этом говорил, и был выработан целый план действий. Директором пресс-бюро был Донцов. На него много жаловались министры. Человек он действительно неважный, но я думаю, что из него можно было бы выжать пользу, если бы дело пользовалось сочувствием в совете министров. Время проходило, ничего в этой области не делалось. Я настаивал у Федора Андреевича Лизогуба, чтобы он поскорее поставил этот вопрос на повестку в совете. Он все откладывал из-за других, еще более важных и спешных дел. Наконец, целое заседание, или даже несколько, было посвящено прессе. Начались бесконечные прения, каждый из министров высказывал свое мнение, и в результате фактически ничего не было решено. Мне казалось, что тут во многом виноват Вишневский, в ведении которого, по должности товарища министра внутренних дел, был весь этот вопрос. Кистяковский, уже сменивший Гижицкого в должности державного секретаря, казалось, судя по его заявлениям, вопрос прессы понимал и придавал ему большое значение. Он, не имея никакого отношения к этому делу, все же им интересовался, указывал путь, как это нужно наладить, вел переговоры. У него была целая стройная система, которая мне нравилась. Я тогда решил, что так как вопрос прессы очень важен, а между тем он болтается пока в дебрях министерства внутренних дел и я очень далеко стою от него, то лучше передать его в ведение державного секретаря. Кистяковский рьяно взялся за дело. Было между прочим решено, кроме правильной постановки с повседневной прессой, создать еще особое украинское издательство, где бы печаталась только одна хорошая украинская литература для народа. Были у Кистяковского заседания с целым рядом лиц. Все настаивали на приобретении очень большого дома, который явился бы дворцом прессы. Замашки были очень широкие. Информация должна была бытъ правильно поставлена, кроме прессы, тут должен был сосредоточиться весь отдел пропаганды, и кинематограф, и плакаты и т. п. Началось с того, что дом купили и освободили его. Затем не было ротационных машин. Наконец, и это достали (машину купили, кажется, в Печерской лавре). Относительно печатных станков дело, вообще, стояло очень остро: их на Украине было очень мало, но потом, не знаю уж, что произошло, но в результате этот станок свалился из вагона железной дороги под откос и там лежал. Затем пропали какие-то части. В результате машина эта была куплена, кажется, Протофисом, который тоже издавал свою газету. Я об этом узнал поздно. Кистяковский был уже в то время министром внутренних дел, державным секретарем Завадский. Последний, очевидно, не был в курсе дела. Мне доложили в целом ряде неопровержимых доказательств, что тут виноват лишь Господь Бог. Грешный человек – я этому не особенно поверил, но время уже ушло. Нужно сказать, что на Украине не было ни одной хорошей, т. е. действительно серьезной, газеты, разбиравшейся в создавшейся обстановке и понимавшей свою задачу в такую трудную историческую минуту. Только в последние дни гетманства появилась прекрасная газета «Мир», сумевшая сразу завоевать внимание общества.