Воспоминания гетмана - [113]

Таково было положение до начала ноября в вопросе обороны. Среди нашего Генерального штаба я заметил то же раздвоение, вероятно, в силу тех же причин, что и среди офицерских формирований. Я поехал в главное управление, где они собрались, и переговорил с ними, думаю, что они меня поняли. Во всяком случае, про шатание в образе их мыслей я больше уже не слышал. Они в подавляющем большинстве честно исполняли свое дело, а, как я уже говорил, в Киеве, благодаря очень сложным причинам, из которых главная, конечно, расстройство нормальной коммерческой жизни, страшно росла спекуляция, но один вид этих спекуляций был особенно отвратителен – это спекуляция квартирами. Вначале так было и при Раде, комендант города ведал вопросом распределения квартир тем, кому они полагались. По этому поводу был выработан специальный закон, затем за мое время, когда положение значительно осложнялось развитием правительственного аппарата, служащим которого необходимо было жить в городе, приездом всевозможных немцев и наводнением бежавших из Совдепии, квартирный вопрос принял дикие формы. Спекуляция ими и злоупотребление на каждом шагу превзошли всякие вероятия. После всестороннего обсуждения был проведен целый ряд законов для урегулирования этого вопроса, но злоупотребления продолжались и вносили массу недовольства в среду мирных обывателей. Я не хочу, не имея ясных доказательств, обвинять определенные лица, но мне кажется, что тут были замешаны лица, на которых я имел право положиться и не сомневаться в их честности. Наша бесчестность – это несчастье для человека, стоящего у власти, и как трудно с ними бороться законными путями.

В деле внешней политики нам представлялось необходимым выслать новые делегации. Дело это делалось, но делалось совершенно не с тем масштабом и не с той быстротой, которые требовались данным моментом. Совет министров обсуждал каждую ассигновку бесконечно долго и безбожно ее урезывал. Я неоднократно принужден был, по просьбе Дорошенко или Палтова, лично вмешиваться в это дело и настаивать на увеличении ассигнования. Из намеченных лиц в посылке был Коростовец, бывший посол в Пекине при старом режиме. Мы его направляли в Америку, но предварительно он был послан в Яссы.

Бывшего начальника штаба Дашкевича-Горбацкого направили в Румынию, где он был очень любезно принят королем и королевой, но я думаю, что это назначение было нe вполне удачно по многим причинам. Затем в Париж должна была быть послана целая миссия. Кроме того, предполагалось, да многие потом и поехали из сочувствующих нашему делу и имеющих влияние у Entente-ы. Эти люди не были на службе у Украины и не являлись даже частными агентами за плату, так сказать, а делали это, просто понимая, что то, что мы делали, с точки зрения и России и Украины заслуживало всякой поддержки. Вместе с тем они вполне правильно предвидели, что всякие недоброжелательные нам элементы главным образом из-за недомыслия начнут губить паше дело.

В октябре месяце в Яссы были вызваны многие из русских общественных деятелей, и там состоялся целый ряд заседаний совместно с представителями Entente-ы. В общем, настроение этого съезда было очень не в нашу пользу. Каким образом русские представители не понимали, что они губили дело, которое могло спасти Россию, я совершенно не понимаю. Entente-a очень неохотно входила в сношения с нашими представителями. Коростовец, благодаря своим прежним связям в Румынии, все же виделся и говорил неоднократно с представителями Держав Согласия. Маркиз de Saint Olaire и вся французская миссия, видимо, была радикально настроена против нас, и потребовалось много времени, прежде нежели эти господа уразумели, что в интересах же Франции и союзников иначе смотреть на нас.

Я был довольно хорошо осведомлен о всем том, что делалось в Яссах, но до сих пор не могу понять, почему Entente-a, повторяю, особенно французы, которые более всех были заинтересованы в поддержании порядка у нас на Украине, а этот порядок мог быть поддержан лишь гетманством, не прислали немедленно своего представителя ко мне. Совершенно не было мне важно, признали ли меня союзники официально или нет. Мне важно было, чтобы в Киеве было посланное определенное лицо Entente-ы, с которым я мог бы лично говорить.

Здесь, по-моему, много повлияло то освещение, которое было дано союзникам теми русскими кругами, которым Entente-а верила, но которые фактически ничего не понимали.

Всякому французу или бельгийцу, которого я видел, а таковые у меня бывали (но все это были маленькие люди), я говорил перед их отъездом во Францию: «Вы видите, что творится, и вы видите, что делает ваше правительство». – «Да, вы правы, правительство наше будет потом жалеть, но будет поздно». Они, живя на Украине, прекрасно видели ошибку своих соотечественников.

Сведения о недовольствии среди крайних левых украинских партий все более и более ясно вырисовывали картину готовящегося восстания.

В это же самое время Раковский со своими делегатами, прибывшими в Киев для заключения мирных переговоров, вел самую энергичную большевистскую агитацию. В течение целого лета я говорил немцам неоднократно о том, что из этих мирных переговоров ничего путного выйти не может, что вопрос вовсе для всей этой компании не в том, чтобы прийти к какому-нибудь окончательному разрешению всех этих вопросов между Украиной и Советским правительством, а исключительно для того, чтобы, пользуясь в Киеве правом некоторой экстерриториальности, развивать всевозможным способом большевисткую пропаганду в стране. Немцы считали, что переговоры должны вестись, что перерыв переговоров поведет к прекращению перемирия, что этим будут втянуты их войска, стоящие на Украине, вновь в боевые действия.