Воспоминания генерала Российской армии, 1861–1919 - [39]

, оба из Москвы. Я впоследствии с ними очень сошелся. Я был в хороших отношениях с Пушкарским 4) Змейцыным, Дорониным, Лепилиным, Гусевым, 3) Ульяновым и фон Гейкиным, с остальными я не был во вражде, но сторонился. В августе полк не возвратился в Талиенван, а прямо направился в Порт-Артур и стал лагерем в долинке между Плоским мысом и высотой батареи № 21. Лагерем мы простояли до средины сентября, а в это время полковое имущество перевозилось из Талиенвана в Порт-Артур, в новые казармы, построенные в Новом городе. Семьи офицеров были уже перевезены в Порт-Артур, но нам, холостякам, квартир не хватало, и нас разместили по комнатам в ротах для фельдфебелей и ротных канцелярий. В моей роте поместился я и старший врач полка Казимир Людвигович Жуковский. Комната была четыре шага ширины и восемь шагов длины. Перейдя в казармы и устроившись, начались занятия планомерно и систематически. За ходом обучения и воспитания войск неуклонно следил Анатолий Михайлович Стессель, теперь уже командир корпуса и комендант крепости[90]. Начальником нашей дивизии был генерал-майор Николай Александрович Кашталинский. Сам генерал Стессель ежедневно верхом объезжал части крепости и города и наводил порядки, особенно преследовал пьяных матросов и много сажал на «губу», т. е. гауптвахту. Издали следил за ходом ученья роты, а потом при ожидании говорил: «Михайло Михайлович, а у вас сегодня во время занятий Зевакин-то все время только курил».

Мое сценическое искусство и здесь, в Порт-Артуре, выдвинуло [меня] на сцену: жена генерала Стесселя, Вера Алексеевна, узнав, что артист, привлекла в свой кружок, и, как в Феодосии, опять началась беготня на репетиции и спектакли. Было тяжеловато: не успеешь кончить вечерние занятия, глотнешь стакан чаю, оденешься, роль подмышку, и едешь в Старый город в гарнизонное собрание, а репетиция часов до 12. Ужинать часто приходилось или в собрании, или в ресторанах «Саратова», «Звездочка». Часто Стессели приглашали к себе из наших офицеров Доронина, Змейцына, Лепилина и меня, угощали всегда на славу, по-русски; мы пили сколько душе угодно, но Вера Алексеевна после пятой стопки говорила самому: «Не довольно ли, Анатолий Михайлович?», на что сам говорил: «Вот последнюю, и конец, а братия пусть пьет». Я крайне удивляюсь нападкам господина Ножина на генерала Стесселя и предполагаю большое пристрастие со стороны этого господина Н[ожина], а когда увидал его рожу в 1916 году в Риге на концерте инвалидов, то, право, захотелось дать в морду этой «проститутке пера». Как погана была эта рожа!

Приход от наших спектаклей (1 руб.) за вход шел на содержание приюта брошенных детей милыми родителями, и содержалось, и питалось, и обучалось не много — не мало 15 детей… И никто об этом не сказал ни слова…

А. М. Стессель не любил [ни] офицеров Генерального штаба за их «кагальность», ни моряков за их «либеральность», ни жидов как врагов русского народа… Вот теперь я понял незабвенного генерала Стесселя, когда Россия разбита, разорвана и поругана. Прав был А. М. Стессель, ненавидя эту сволочь. Вечная память тебе, русский «ефлетор»[91] Стессель! Так называли его стрелки.

Жизнь в Порт-Артуре была «дружба дружбой, а служба службой». Все жили дружно и весело, но служебного разгильдяйства не было. Все были как-то подтянуты и приличны. Одевались офицеры чисто и даже щеголевато. Долгов у офицеров почти не было. Офицерские жены одевались изящно и красиво. Много было интересных дам, в особенности у моряков. Балы и вечера были блестящи. Каждое воскресенье в гарнизонном собрании давался спектакль, а после него танцевальный вечер. В городе была или драматическая, или опереточная труппы, был очень хороший цирк Боровского. Процветали и кафешантаны «Палермо» и «Варьете». Офицерство веселилось, но и служило на совесть. Было экономическое офицерское общество, в котором чего хочешь, того просишь — все и вся было, и дешево.

Генерал А. М. Стессель требовал, чтобы офицеры знали крепость досконально, и всеми способами натаскивал офицеров и поверкой караулов, и полевыми поездками, и тактическими занятиями, и маневрами: частями полка, бригады и дивизии. Офицеры действительно знали крепость. Таким образом, офицеры сроднились с крепостью и любили свое место службы, и назад в Россию мало кто переводился: в России служилось, может быть, и легче, но не так обеспеченно и привольно, отношения между начальством и подчиненными были совсем другие — здесь были отношения человеческие-товарищеские. В Порт-Артуре, и вообще на Дальнем Востоке, всякий русский видел и чувствовал силу и величие России… а теперь что сделали подлые проповедники «швабоды» — китайцы и те нас презирают. Но как втайне потирают руки от удовольствия наши «союзнички» — и французы, и англичане, и американцы, и японцы, а немцы хитрили, да и перехитрили — самим досталось расхлебывать кашу, а китайцы, имея поддержку С.-А. Штатов[92], обнаглели до того, что нагло попирают права теперь бесправных русских.

1903

Настал 1903 год. Шумно и весело встречали [его] порт-артурцы, беспечно веселились, никто не думал о войне. Наш полк вышел в лагерь, устроенный на одном из мысков, выдающихся во внутренний обсыхающий бассейн. Как-то налетел шквал и завернул спящего меня в мою же палатку. Приезжал генерал А. Н. Куропаткин щупать почву и сообразить на случай войны с Японией. В интимной беседе, после парадного обеда, генерал Куропаткин передавал адмиралу Алексееву и генералу Стесселю свой план войны с Японией: «Ни в коем случае не ввязываться в большое сражение в Южной Маньчжурии, отходить к северу до Харбина, оттягивая японцев от их морской базы, и когда русская армия будет достаточно сильна, то только тогда начать наступление, дать первое сражение к югу от Харбина». Свидетелем этого разговора был наш поручик П. А. Зевакин, ординарец при генерале Куропаткине.