Воспоминания - [38]

Бывают удары, которые человека иссушают. Этот был настолько силен, что они не плакали. Они просто подошли к кровати, чтобы забрать оставшиеся вещи. Вещей, собственно, почти не было. Письмо жены. Заколка дочери. Маленькая красная коробочка, которой он дорожил настолько, что отказывался с ней расстаться. Это была музыкальная шкатулка. Правда, мелодия сделалась неузнаваемой и большая часть нот уже не звучала. Мне кажется, он любил эту шкатулку как ребенок любит подобранного на улице раненого зверька. Это была шкатулка-калека. Вот и все, что от человека осталось. Бред. Пришла санитарка, стала мыть полы жавелевой водой, попросила их посторониться. Мать и дочь делали все механически, словно отказываясь вселяться в свои новые тела, в свой новый статус вдовы и сироты. Они силились отрешиться от происходящего, чтобы пережить то, что пережить невозможно. Тут с соседней койки донесся голос:

— Замечательный был человек.

— …

— Мы были рядом в этом бою. Он нам всем, молодым, как отец родной был. Не давал пасть духом.

— Вы были с ним?

— Да. Нас вместе ранило. Ужасно все получилось. Мы оказались совершенно беспомощны. Вооружения подходящего нет, атаку встретить нечем… Нас накрыло как цыплят. Бомбы градом…

Я воспроизвожу этот диалог, который бабушка помнила наизусть. Именно наизусть — по той простой причине, что молодой человек стал впоследствии моим дедом. Так они познакомились. Юноша разволновался, увидев родных своего боевого друга. Ему не терпелось выговориться, он столько недель молчал. Он уже тогда был красноречив. Даже в лежачем положении. Он мучился сильными болями (осколки снаряда засели в селезенке), но всячески старался поддержать несчастных женщин. Даже пытался заставить девушку улыбнуться. Она была совсем юная, но бесконечно печальная — это, видимо, его и тронуло.

Мать и дочь принялись ухаживать за юношей, у которого не осталось никого из близких. Когда же он поправился, они вместе вернулись в Париж. Юноша поселился у них на улице Паради, и, видя, что молодые влюблены друг в друга, моя прабабушка уступила им спальню (взяв с них предварительно обещание в скором времени пожениться — что они и осуществили несколько месяцев спустя в совершенно пустынной мэрии X округа; новобрачные обменялись торжественным поцелуем в гробовой тишине, однако в этом союзе было что-то жизнеутверждающее — любовь посреди рушащегося мира). Так прошел 41-й, 42-й и 43-й год. Кругом торжествовала подлость. В их доме консьержка выдала гестапо еврейскую семью. Мой дед не сдержался и залепил ей пощечину, но эта безмозглая гусыня так и не поняла, что плохого сделала. Почти все дневное время Дениза проводила дома в ожидании мужа. Тот нашел место гарсона в кафе. Он слушал осторожные разговоры посетителей, обслуживал подчеркнуто вежливых немцев, вокруг которых вертелись шлюшки, от чьих волос вскоре останется лишь воспоминание. Подавал сэндвичи «крок-месье» женщинам, истосковавшимся по мужчинам. Наблюдал, как проявляются в людях мелочность, бравада и элементарная трусость. Домой он возвращался с улыбкой, как будто война была забавной игрой. Дед смотрел на вещи оптимистично, он знал, что оккупация рано или поздно кончится. И оказался прав. В конце концов Париж был освобожден. «Эту радость и описать-то невозможно», — сказала бабушка. Так что и я не стану ее описывать.

Наступили месяцы хаоса и неразберихи. Приспешники свергнутого режима забегали, как крысы на тонущем корабле. Потом город стал возрождаться. Дед получил орден. Потрясенная бабушка присутствовала на церемонии, где ее мужа называли «отважным участником Сопротивления». Это была огромная честь, но бабушке не понравилось, что о подпольной деятельности мужа она узнала таким образом. Все эти годы она не только ничего не знала, хуже того, ни о чем даже не догадывалась. Нередко он возвращался очень поздно, где был и что делал, не рассказывал, и Дениза с горечью думала, что, возможно, он встречается с другой женщиной. Но мысль о Сопротивлении ни разу не приходила ей в голову. Она почувствовала себя идиоткой. «Почему ты ничего мне не говорил? — спросила она. — Ведь ты мог поделиться со мной». Дед ответил, что не хотел подвергать ее опасности. Это вовсе не значит, что он ей не доверял. У деда была удивительная способность находить нужные слова. И вот доказательство: в тот момент, когда бабушка уже складывала губки в обиженную гримасу, он сказал:

— Да ты же знала.

— Как это знала? Знала, что ты участник Сопротивления? Ничего я не знала!

— Знала. Ты же прекрасно понимаешь, что для того, чтобы жить с тобой, надо обладать огромной силой сопротивления.

Бабушка не смогла сдержать улыбку, и все уладилось. Дед поцеловал ее и почувствовал на губах вкус будущего. У них родилось трое детей, последним — мой отец. У отца тоже родился сын, я. Потом прошла жизнь, и закончилось все кусочком скользкого мыла.

____________________

Гостиница была практически пуста, так что мне не составило труда получить номер рядом с бабушкой. Когда мы поднялись на наш этаж, было, должно быть, уже за полночь. Рухнув на кровать, я продолжал думать над бабушкиным рассказом и вспомнил документ, который она мне показала: это был список ее класса. Читая имена, бабушка вспоминала лицо каждого. Она перечисляла: Жермена Ришар, Батист Амур, Шарль Дюкмен, Алиса Задузки, Полетта Ренан, Иветта Рудио, Луиза Кор, Поль Андре, Жан-Мишель Совёр, Эдит Ди-Био, Марселла Молдиви, Рене Дюшоссуа… Она могла описать каждого своего одноклассника. Их имена пробили тоннель, который вернул ее в детство. Бабушка вспоминала не только внешность, но и характер каждого, нередко могла рассказать даже историю семьи. Потом снова вернулась боль расставания с классом, со школой. Я мог себе представить, что она чувствовала, такие раны не заживают. Всю свою дальнейшую жизнь бабушка жила с этими именами как с незавершенными судьбами. Что с ними со всеми стало? Живы ли они? Служащая мэрии, та самая, которая помогла мне в турбюро, сказала бабушке, что из всего списка в городе, да и во всей округе, осталась только Алиса Задузки: она прожила в Этрета всю свою жизнь. На листке бумаги она написала бабушке адрес. Мы решили, что на следующий день поедем ее разыщем. Только какова будет ее реакция? Ведь прошло больше семидесяти лет.