Воспоминания еврея-партизана - [48]

Мы вступили в село. На огородах, во дворах, на длинной сельской улице лежали убитые партизаны и бандеровцы. Я узнавал убитых партизан. Они лежали, как живые. Мы направились к соснам, где находился еврейский семейный лагерь. Здесь мы насчитали семнадцать расстрелянных. Во дворе, где находился госпиталь, лежали двое партизан и Матильда. Матильда была расстреляна и изрублена. На ее груди ножом вырезана шестиконечная звезда «Маген-Довид».

Мы узнали, что через несколько минут после того как мы выбежали из хаты крестьянки, туда ворвались бандеровцы. Они убили внука крестьянки. Возможно, если бы я бежал из хаты через дверь, я бы наткнулся на бандеровцев и они убили бы меня или схватили живым.

Партизаны охраняли только дороги, ведущие в село. Бандеровцы же пробрались в село огородами и дворами, их провели пронемецки настроенные крестьяне села. Возможно, часть бандеровцев проникла в село еще днем. Ведь по внешнему виду бандеровцы ничем не отличались от местных крестьян.

Мы собрали убитых и похоронили их. Убитых в Вичевке, как и в Вербах, трудно было опознать. Они были изуродованы, иссечены на куски. Нам удалось установить имена следующих мучеников и героев:

Лейзер Фридман с женой, Аврум Ворона с женой Геней и двухлетним сыном, трое дочерей Мойше-Арона Кринюка — Сарра, Малка и Ривка, двое мальчиков Шолома Ботвинника — Ноях и Меир, Мотл Коник с дочерью, Сима Розенцвайг с детьми Шимл и Розой (кузины профессора Хаима Вейцмана[62]), дочь Шмуэля Шойхета — Нехама Фельдман, Яков Фиалков со своим маленьким сыном.

Все они из Серников.

Мы опознали также: девушек Хасю и Рахиль из Высоцка, девушку из Кореца, мальчика из Городно, пинского еврея с женой и дочерью, пинскую еврейку Пастернак, домбровицкую еврейку Абериант с дочерью Машей, Зайделя Гравера и Хаю Шейман из Домбровиц.

Мы узнали павших партизан Пейсаха Койфмана из Вичевки и Матильду Хайну.

В том сражении погиб наш любимый певец Назар.

Весь день мы провели в деревне, а ночью отряд отправился преследовать бандеровцев. Мы их настигли в лесу на Рублевском шляху, по ту сторону Городно. Бандеровцы храпели у костров, кто сидя, кто лежа. Мы со всех сторон набросились на них, и десятки бандитов остались на месте неподвижными.

Но слишком велики были наши потери. Обе резни — в Вербах и в Вичевке вошли в нашу жизнь как страшная трагическая глава. Это были тяжелые, незабываемые дни. Хотя с того времени прошло уже двенадцать лет, но этот кошмар не померк в моей памяти.

Глава 19 Пропагандистский поход

Июнь 1943 года. После кровавых майских дней мы были в угнетенном состоянии. Тем не менее мы усилили бдительность в отношении окружавших нас со всех сторон врагов. Мы все время кочевали со своими партизанскими караванами с места на место, из села в село, из леса в лес, с хутора на хутор.

Штаб Соединения с его отделами не вернулся с восточной стороны реки Горынь. Наш отряд должен был сохранять боеспособность и действовать самостоятельно. Мы вынуждены были проявлять строгость и беспощадность по отношению к своим врагам, а также по отношению к тем, кого подозревали в том, что они состоят в связи с бандеровцами или с немцами. Нами руководило чувство мести, и в такое неспокойное время не могло пройти бесследно и малейшее подозрение.

Из решительных мер в отношении подозреваемых главным образом применялся расстрел. Иногда расстрел применялся даже без учета обстоятельств, которые могли смягчить или даже оправдать подозреваемого. Делалось это быстро и решительно, иногда непродуманно. Поэтому впоследствии было о чем сожалеть.

В деревне Устрово, недалеко от реки Стырь, партизаны нашего отряда натолкнулись на советского полковника, бежавшего из немецкого плена. Он находился у вдовы и помогал ей в хозяйстве. Приходившие в деревню немцы не обращали на него внимания, и возможно, что никто из сельских не доносил немцам о полковнике. Случаев, когда бежавшие из плена советские солдаты и офицеры устраивались так в деревнях и рассчитывали таким путем в тиши пережить войну, было много. Так думал и этот полковник, устроившись в полесском селе Устрово. Партизаны предложили полковнику оставить деревню и пойти с ними в лес. Он ответил, что «время для партизанской деятельности еще не созрело», а потому он отказывается оставить эту деревню. Партизаны его арестовали и под конвоем доставили в лес. Штаб рассмотрел этот вопрос и вынес решение — расстрелять. В таких случаях мнения командира Мисюры, начальника штаба Ермоленко и комиссара Плужникова были решающими. Когда я узнал об этом жестоком приговоре, я попытался убедить командование в том, что бывают необдуманные, ошибочные высказывания и поэтому не следовало бы приговаривать полковника к смертной казни. Я разговаривал с полковником, и он признал, что не должен был этого говорить и что готов служить партизанскому делу и воевать против немцев. Его слова я передал штабу, но командование штаба было непреклонно и отказалось отменить приговор. Через несколько часов полковника вывели в кусты и там расстреляли. Помню, как он сидел со мною у радиоприемника и просил, чтобы я настроил его на Москву. Он сказал: «Хочу хотя бы перед смертью услышать голос московской радиостанции!»