Воспоминания - [85]

Сезон 1938 года — как в Риме, так и в «Ла Скала» — казался мне особенно блестящим. Я могу назвать несколько постановок, о которых даже самые суровые критики не могли сказать ничего, кроме похвалы.

В Риме я пел в «Балмаскараде» с Джиной Чинья и Армандо Борджоли, в «Богеме» — с Лючией Албанезе, в Реквиеме Верди — с Марией Канилья, Эбе Стиньяни, Надзарено де Анджелис и другими солистами, в «Джоконде» —• с Джиной Чинья, бесподобно исполнившей свою партию. В Милане я пел в «Марте» с Мафальдой Фаверо, в «Лючии ди Ламмермур» — с Линой Пальюги и в «Аиде» — с Джиной Чинья, о которой критики писали, что это самая лучшая Аида, какая пела когда-либо в «Ла Скала».

В июне 1938 года я на месяц приехал в Лондон, чтобы петь там в «Ковент-Гардене». Дирижировал Витторио Буи. Пел я также на приеме, устроенном итальянским послом Дино Гранди в честь герцога и герцогини Глочестер.

13 июня во время представления «Богемы» я заслужил репутацию неплохого пожарника. Рудольф и Марсель дрожат от холода в своей мансарде и решают затопить наконец печь. Я и в самом деле положил в печь старые журналы, зажег их и закрыл дверцу печки. Затем стал петь. Когда пришла Мими, я взял ее за руку и уже до половины допел арию «Холодная ручонка», как вдруг услышал, что в печке что-то шумит и потрескивает. Взгляд мой поднялся по трубе, которая тянулась почти до самой рампы. Из трубы вылетали языки пламени и дым, уплывавший в зрительный зал. Продолжая петь, я взял бутылку с водой, которая была приготовлена на столе, чтобы я мог брызнуть в лицо Мими, когда она потеряет сознание, и вылил воду на огонь, бушевавший в печи, по воды было мало, и огонь не утихал.

Положение становилось серьезным, но я решил сделать все, чтобы не прерывать спектакль. Продолжая петь свою арию, я подошел к кулисам и, точно следуя за мелодией и оркестром, спел во весь голос: «Огонь! Огонь! Огонь!». Кто-то подал мне из-за кулис графин с водой, но этого тоже оказалось недостаточно. Публика, между тем, вела себя удивительно спокойно. Мне улыбались из зрительного зала, а я отвечал улыбкой, но никто не встал с места. Мими спела уже свой ответ: «Да, меня зовут Мими...», но я уже не обращал на нее никакого внимания. Я снова подошел к кулисам и спел: «Воды! Воды!». На этот раз мне подали огромное ведро, и я смог наконец погасить огонь. Все обошлось благополучно. Ничто больше не прерывало музыку. На следующее утро «Дейли Геральд» вышла с огромным заголовком: «Джильи поджигает ”Богему“»...

Весной 1938 года мы с Лючией Албанезе записали в Милане для фирмы «Воче дель падроне» целиком всю «Богему». В июле я по вечерам пел в Термах Каракаллы, а днем записывал на грампластинки «Тоску». Запись производилась не в студии, а на сцене оперного театра. Дирижер Оливьеро де Фабритис, специалист по Пуччини, был убежден, что в такой записи звучание оперы будет более театральным.

Чтобы записать оперу, нужно очень много времени, гораздо больше, чем того требует спектакль. Каждый пассаж записывается четыре или пять раз и даже больше, если это необходимо, чтобы выбрать самое совершенное исполнение. Мы записали примерно треть оперы, как вдруг Ива Пачетти, сопрано, упала в обморок. Врач предписал ей трехдневный покой. Такая ситуация нарушала все наши планы и соглашения, потому что театр был снят только на четыре дня, а полтора дня уже прошло. Тогда мы с Фредом Гайсбергом из «Воче дель падроне» выскочили из театра и бросились искать Марию Канилья. Стояла ужасная жара. Мы застали артистку дома, она отдыхала после обеда — спала. И не успела она как следует проснуться, как уже оказалась перед микрофоном на сцене оперного театра. Нам, конечно, пришлось начинать всю Запись с начала. Но мы успели все записать вовремя.

ГЛАВА XLVII

Зубчатый силуэт Манхэттэна мало изменился за прошедшие шесть лет, мало изменился и я. «Гатти ушел. Джильи возвращается, похудев на двадцать килограммов», — таким заголовком приветствовала меня «Нью-Йорк Пост», когда в начале октября 1938 года я сошел на берег с парохода «Рекс», возвращаясь в Америку впервые с тех пор, как расстался с «Метрополитен».

Приятно было получить телеграмму от мэра города Ла Гуардия, который приветствовал меня с приездом в Нью-Йорк. Но у меня уже было около тридцати пяти контрактов, по которым я должен был выступать в разных городах Америки, прежде чем смог воспользоваться его приглашением.

Сначала я должен был петь у маэстро Мерола в Сан-Франциско и в Лос-Анжелосе. По пути я остановился в Детройте и выступил по радио «Форд Мотор Компани» с концертом в сопровождении симфонического оркестра, которым дирижировал Юджин Орманди.

Это событие имело для меня особое значение: это была моя первая встреча с американской публикой после долгого перерыва. Помнят ли меня еще старые друзья? А как отнесутся ко мне те, кто еще никогда не слышал меня? Отклики на концерт ободрили меня. Я получил несколько тысяч восторженных писем. И Самюрль Шотцинов писал в «Нью-Йорк Ивнинг Пост»: «Джильи, несомненно, должен петь у нас в опере, и нужно надеяться, что «Метрополитен» ради Верди, Доницетти и Масоне забудет прошлое и воспользуется возвращением певца. Думается, что нет сейчас тенора более одаренного от природы, и умеющего подняться до легкости и изящества, отличающих музыку этих композиторов».