Воспоминания - [40]

я пел в апреле 1918 года вместе с Кармен Тоски, Видой Ферлуга и Джузеппе Данизе.

Я питал глубокую привязанность к Чилеа еще с нашей первой встречи в Палермо, где он руководил консерваторией. Это был человек строгой морали и художественной цельности, немного старомодный, и, возможно, даже лишенный какого-либо особого вдохновения. Больше всего меня привлекало в нем про­стодушие.

О музыке его не приходится много говорить. Мягкая, идиллическая, созерцательная, она порой напоминает Верди, порой Понкиелли, иногда и Бойто, а в целом перекликается с музыкой Альфредо Каталани. Музыка Чилеа лирична и отличается характерным мелодическим изяществом. И все это было мне особенно близко.

Певцу приходится судить о музыке в какой-то мере по личному ощущению, то есть довольно субъективно. И не всегда музыка, которая ему особенно нравится, бывает самая лучшая. Просто певец обычно предпочитает ту музыку, которая дает ему больше возможности выявить голос.

«Адриенна Лекуврер» — самое лучшее, что есть у Чилеа, — была написана в 1902 году. И хотя это была пора, когда оперную сцену завоевали «Сельская честь», «Паяцы», «Богема», «Андре Шенье», в ней больше всего чувствуется влияние Массне. В основе либретто — сюжет Эжена Сю. Я всегда надеялся, что мне выпадет случай петь в этой опере, еще с тех пор, когда услышал в Палермо, как Чилеа сказал однажды после концерта, в котором я пел знаменитый «Плач Федерико» из другой его оперы — «Арлезианы», — что голос мой идеально подходит для партии князя Маурицио ди Сассониа.

Замечание Чилеа оказалось совершенно правильным. Благородство и искренность плавной мелодии настолько вдохновили меня, что я отдавал этой партии всю душу. Много раз умолкал оркестр, ожидая, пока утихнут аплодисменты после арии «Милый образ», после арии «Усталая душа» из I акта и после дуэта с Адриенной. Но когда наступал момент самого пол­ного единения со слушателями, то он был настолько сильным и напряженным, что аплодисменты оказались бы тут святотатством, и тогда наступала необычайная тишина. Это происходило в последнем акте. После смерти Адриенны я со всей страстностью и волнением, на какие только был способен, пел одно лишь слово: «Умерла!». Мне всегда казалось, что слушателей, застывших в леденящем молчании, при этом охватывает трепет.

Оперой «Адриенна Лекуврер» закончился мой второй сезон в театре «Костанци», отмеченный шумным успехом. Почти сразу же после этого я отправился в турне. Я пел в «Жаворонке» в Неаполе, Генуе, Турине, Бергамо и, наконец, приехал в Милан. Шел май 1918 года.

До сих пор я никогда не бывал в Милане. Турин и Генуя уже подготовили меня в какой-то мере к первой встрече с этим большим промышленным городом. Но Генуя и Турин, хотя и отличались от той Италии, которую я знал в детстве, были все же типично итальянскими городами. Милан же показался мне каким-то чужим, странным и суматошным городом. Он производил пугающее впечатление. Такой представлялась мне Америка. Удивляло даже, что люди здесь говорят по-итальянски.

Но все это было неважно, несущественно, главное для меня, как и для любого певца в Милане, это прежде всего «Ла Скала». Я пел во всех городах Италии, пел уже четыре года, у меня была уже определенная репутация, мне всюду рукоплескали, но я ни разу еще не пел в «Ла Скала». И теперь «Жаворонка» должны были давать в театре «Лирико». Сколько раз я останавливался на площади Ла Скала и смотрел на эту внешне ничем не примечательную неприступную крепость! Трамваи, резко, со скрежетом тормозя, останавливались перед зданием театра и затем рывком, со страшным шумом, двигались дальше. Я зажимал уши, спасаясь от этого грохота, и пытался представить, как зазвучит мой голос, когда я буду брать самую высокую ноту, перекрывая оркестр, расположенный под сценой. Все мои скромные успехи, казалось, улетучились, ушли в прошлое. Что значу я, если «Ла Скала» не принимает меня?! Я понимал, что пока не завоюю этот театр, ничего не достигну.

ГЛАВА XXI

Я уехал из Милана, так и не побывав в «Ла Скала». И все же мое пребывание в этом городе было не совсем безуспешным. Во-первых, я получил почетный титул кавалера итальянской короны. Это не бог весть что, но такие вещи любит Костанца. Во-вторых, я начал больше зарабатывать. Все три года, с того времени, как я пел в Палермо, моя рыночная стоимость была неизменной — триста лир за спектакль. Теперь же, в Милане, она сразу поднялась до семисот. Кроме того, я подписал два контракта на будущий год — один с Раулем Гюнцбургом[22] на сезон в театре «Казино» в Монте-Карло, другой с «Бонетти-Компани» на сезон в театре «Колон» в Буэнос-Айресе. И последнее — меня стали записывать на грампластинки.

В. Ф. Тайсберг, представитель фирм «Воче дель падроне» и «Виктор Граммофон Компани», приехал в Милан год назад, чтобы установить контакт с артистами и организовать производство пластинок. При трудностях военного времени раздобыть необходимое для этого оборудование было довольно сложно. И все же Вайсберг сумел как-то наладить дело. Ему приходилось даже, как он сам рассказывал, рыться для этого на складе отходов в Порта Маджента.