Воспоминания - [23]

с ними. Как бы то ни было, теперь все кончено. Мне очень жаль, Беньямино. Не усложняй дело. Прошу тебя, уйди и забудь меня.

— Но, Ида... — начал я. Она повернула голову и посмотрела мне в глаза. Я вздрогнул.

— Не настаивай, — медленно произнесла она. — Это не поможет. Я теперь другая. Я больше не люблю тебя.

Я стоял и долго смотрел на нее, не веря... Наконец, я выбежал из комнаты.

С тех пор я больше никогда не видел ее.

ГЛАВА X

Месяц, проведенный в Реканати, очень помог мне. После разрыва с Идой целебным бальзамом была для меня любовь матушки. Я снова почувствовал себя ребенком, которого окружили заботой и лаской. И вдруг, словно электрический разряд — известие: в конце месяца мне надлежит явиться в Рим и занять свое место у телефона в штабе гарнизона. Но как я буду жить в Риме без Иды? Как жить там, зная, что она совсем рядом, а я не могу даже видеть ее?!

Никогда еще не чувствовал я себя таким одиноким. Единственным моим утешением было милое и родное лицо полковника Дельфино. Прежних моих товарищей уже не было в казармах — все они давно сражались в Ливии; Катерво занимался скульптурой в Карраре; Джованни Дзерри исчез; синьора Бонуччи была невероятно сердита на меня; и у меня не было денег, чтобы продолжать занятия у профессора Мартино.

Когда у меня бывало свободное время, я часто прогуливался по виа Паолина — это рядом со штабом

гарнизона. И я не мог не приметить одну светловолосую девушку, которая проходила по этой улице каждый день всегда в одно и то же время, видимо, возвращаясь домой. Я заинтересовался ею.

Прошло несколько недель. Мы стали уже говорить друг другу: «Добрый вечер!». Однажды я проводил ее немного. Она назвала мне свое имя — Костанца Каррони. Отец ее был маклером по сельским делам: он ссужал деньги крестьянам в обмен на право купить их будущий урожай раньше других. По старой традиции он занимался своим ремеслом у фонтана на площади Пантеон. Что касается Костанци, то она работала в редакции газеты «Ла Трибуна» — надписывала там адреса подписчиков.

Я не забыл Иду, но все, что случилось, слишком задело мою гордость. С Костанцей я не чувствовал себя больше таким одиноким. Очень скоро после того, как мы познакомились, я предложил ей обручиться. Я объяснил, что пожениться мы сможем, однако, очень нескоро. И хотя я мог предложить ей только свою бедность и надежды на будущее, она согласилась.

Между тем время шло, а я все еще не занимался пением. Служба в армии должна была кончиться в ближайшие месяцы, и мне надо было искать какую-то работу. Казалось, жизнь так и хочет, чтобы я начинал все с начала.

Я записался в число кандидатов на вакантную должность в административном управлении муниципалитета. Тягостно было сознавать, что моей школьной подготовки совершенно недостаточно для этого. Но мне казалось, все же, что в армии я кое-чему научился, и, может быть, этого хватит. Явившись на экзамен, я посидел там с часок, совершенно подавленный, уставившись в листок с арифметической задачей. Она была, по-видимому, совсем нетрудной, но для меня это было все равно, что китайская грамота. Наконец на нетронутом листке бумаги, где должно быть изложено решение задачи, я изобразил музыкальную ноту и начертал слегка видоизмененную строчку из арии Каварадосси: «Как светлый сон, исчезла... служба!». Затем я вручил листок экзаменатору и удалился.

И снова мне пришлось обратиться за помощью к полковнику Дельфино. Он обещал не терять меня из виду и посоветовал ни о чем не беспокоиться.

— Кстати, а как дела с пением? Не забудь, что ты обещал мне ложу в опере!

Я объяснил ему, что пока у меня нет денег, чтобы брать уроки.

— Ну ладно... А впрочем, подожди-ка! Ведь тебе, наверное, могли бы помочь как-нибудь в академии Санта Чечилия. Почему бы тебе не сходить туда и не поговорить?

Академия Санта Чечилия — знаменитая и высокочтимая музыкальная школа в Риме. Мне даже в голову не приходило, что я могу иметь к ней какое-нибудь отношение. Однако я последовал совету полковника и отправился в академию. Узнав, что там скоро начнутся конкурсные приемные экзамены, я решил принять в них участие.

Нас было семнадцать человек конкурентов. На экзамене я пел арии из «Марты» Флотова и из «Луизы Миллер» Верди и закончил арией из «Мефистофеля» — «Вот я и у предела...». Я чувствовал себя довольно уверенно, как вдруг возникло одно обстоятельство, которого я никак не мог предвидеть: экзамен по фортепиано. Нечего было и думать, чтобы выйти из положения с помощью какой-нибудь авантюры. Поэтому я честно сказал экзаменаторам, что единственный инструмент, на котором я умею играть, — это саксофон.

Я был так подавлен, что предпочел бы не ждать результатов экзамена, но поскольку никто не уходил, я решил, что совсем скомпрометирую себя, если уйду. Пришлось долго ждать, пока экзаменаторы составляли приемный акт. Наконец появился директор академии профессор Станислао Фальки. Поднявшись на возвышение, он стал вызывать кандидатов одного за другим; сердце у меня оборвалось, когда я понял, что обо мне он будет говорить в последнюю очередь.

— Кандидат Беньямино Джильи, — торжественно начал профессор, — явился на экзамен, не имея элементарных сведений о фортепиано, не умея играть на нем. Мы все отлично знаем, что никто не может быть принят в академию без знакомства с фортепиано. — Он сделал паузу, бросил на меня суровый взгляд и продолжал: — Тем не менее на экзаменационную комиссию вокальные и артистические способности вышеназванного кандидата произвели столь сильное впечатление, что она решила сделать для него исключение. — Профессор снова прервал чтение — на этот раз, чтобы улыбнуться мне. — Я рад сообщить, — закончил он, — что Беньямино Джильи занял на конкурсе первое место, и ему присуждается стипендия шестьдесят лир в месяц.