Воспоминания - [16]

Подавляющее большинство в огромной редакции издательства – а это был один из издательских «монстров» в стране, усиленно поднимавшей после полуголодного времени сельское хозяйство, – были не техреды, а «тех-редьки», женский состав. Зарплата обычная, сносная, 100120 рублей, можно было и подрабатывать на дому разметкой рукописей для набора, обработкой гранок, версткой, сверкой, подписанием в печать, работой со шрифтами титулов и заголовков, размещением иллюстраций – все это было делом кропотливым, требующим женской усидчивости и терпения.

Меня определили к «наставнице» – пожилой сухопарой, въедливой, но доброй даме немолодого возраста. Я ее сначала побаивался, а зря. Оказалась она не только опытнейшим техредом, но и добрым человеком, ни разу не подставившим меня под удар начальства, хотя поначалу я совершал ошибки во множестве. Некоторые из них были пустяковые – но и за это на тогдашней службе в издательстве «продирали», ведь только миновала пора, когда из-за опечаток, ошибок в корректуре или, не дай бог, перевернутой в гранке иллюстрации с членом Политбюро ЦК можно было не только вылететь с работы или из партии, но и получить срок.

Однажды я, еще не зная тонкостей различий между ориентировочным и окончательным тиражом, подписал в печать брошюру, крайне актуальную для сельскохозяйственной политики нашего руководства, под названием «Одна свинья на каждый гектар пашни», но поставил вместо окончательного тиража в 5 тысяч экземпляров – предварительный, 50 тысяч. То-то было шуму, но все это взяла на себя моя наставница, мол, недоглядела, не проверила. За выслугу лет ей это простили, но лишили квартальной премии. На мои извинения она отреагировала просто: «Когда подписываешь в печать, разуй глаза» – и все, никаких упреков.

Зато они мне постоянно адресовались заведующей редакцией Федотовой. Таких, как она, называли «из бывших». Не знаю, дворяне ли ее предки, но была она высокомерна, слова цедила сквозь зубы, злобно, на всех шикала и ничего не спускала. Невзлюбила она меня не только за неопытность, поступление на работу якобы по блату, но и за излишнюю самостоятельность. Насмотревшись послереволюционных изданий – а их в библиотеках и в книжных еще хватало, – я стал применять для заголовков и наборных титулов крупные кегли гротескных гарнитур: рубленой, дубовой, журнально-рубленой во всяческих жирных и полужирных начертаниях. Получалось броско и глазасто. В этом меня поощрял и главный художник «Колоса» Елизаветский, сам хороший оформитель, шрифтовик, друживший с тогдашними знаменитостями оформления Збарским, Боярским, Красным, Дормидонтовым. Приглашал он к работе и «младших конструктивистов»: Телингатера, Сидельникова. Словом, моя «самодеятельность» ему подходила. Позднее он и старший худред Томилин стали подталкивать меня к оформительской, а не техредовской только деятельности.

Первую книгу, которую я оформил в «Колосе», – «Повышение посевных качеств семян» – я храню до сих пор, оформление ее вызывающе неумелое (похоже на плохой вариант композиции Мондриана), но как-то мне ее зачли в «актив». Далее со скрипом, но поехало, и я стал получать крайне редко, но постоянно заказы на оформление обложек и титулов книг. Наставал бум книгоиздания. Дело это становилось хлебным, обложка «стоила» от 45 до 60 рублей плюс титул. Поначалу мне помогала Печковская. В это время еще сохранялась традиция конца двадцатых – начала тридцатых годов использования аппликации ярких цветов, монтажей с фотографиями, но шрифт непременно писался от руки. Большинство книг отличались его художественной культурой, орнаментикой композиции, но отдавали невыразимой скукой. Речь, конечно, идет не о «штучных», входивших как образцы в выпуски «Искусство книги». Мое полиграфическое образование продолжалось и по ним.

Оформление книги переживало обновление приемов, отчасти возврат к броскости двадцатых годов, плакатному лаконизму, отчасти заимствованию рекламных ходов западной продукции, благодаря Елизаветскому и работе в «Колосе» художников нового поколения, не только одаренных, знающих приемы оформления зарубежных изданий, но и пробивных, ценящих свое творчество. Они начали зарабатывать вовсе не те деньги, которыми довольствовались «старички». Так называемый 314-й приказ расценок позволял далеко раздвинуть границы оплаты. Разные альманахи, календари, сборники типа «Земля и люди» позволяли включать в оформление множество элементов: титулов, шмуцтитулов, иллюстраций, заставок; отдельно оплачивался макет, а каждая нарисованная (а потом и выклейная – разницы не было) буква стоила тридцать копеек. Вот где можно было разгуляться. Я вспоминаю папу, который за проверку контрольной по химии – было в его практике и такое – получал двадцать семь копеек (не менее получаса).

Это были уже не серые «трудяги», а плейбои по теперешнему представлению. Завтракали в «Национале», обедали в «Метрополе» или «Славянском базаре», ужинали в «Арагви» или Домжуре, Доме кино, ЦДРИ. В общем, на «широкую ногу». Селились в наследственных «сталинских» или кооперативных квартирах, ездили на импортных редких машинах. Кто-то пустил слух, что, мол, единственная первая была у Высоцкого. Видно, не жил свидетель в это время.