Воспоминания - [7]

Когда Люциус Клей, американский военный комендант, получив согласие президента Трумэна («Мы находимся в Берлине и останемся там»), организовал воздушный мост, он рассчитывал месяца на полтора, но никак не на 322 дня. Апогей был достигнут, когда каждые 48 секунд в Берлине приземлялся бомбардировщик с мирным грузом, а гул моторов стал символом выживания. По воздуху было доставлено больше 2 млн. тонн грузов. Это было блестящее достижение не только американских военно-воздушных сил; треть операции взяли на себя англичане. Французы же, как выяснилось, были незаменимы в Индокитае. Берлинцы довольствовались небольшими и даже крошечными пайками, но не сдавались. Пораженческих настроений почти не было. В середине блокадной зимы на выборах в городскую палату депутатов, после которых исчезли последние остатки единого союзного управления, берлинцы отдали Рейтеру и руководимой им социал-демократической партии 64,5 % голосов.

Первый генеральный секретарь ООН норвежец Трюгве Ли, которого я хорошо знал по моей эмиграции, был не единственным, кто считал, что возникла серьезная опасность войны. Сейчас, когда приоткрылись некоторые советские архивы, мы знаем, что Сталин на случай прорыва американских танков, который замышлял Клей, но не получил благословения президента, предпринял чисто оборонительные меры. Контакты между Москвой и западными столицами не прерывались даже в самые критические месяцы. Но какие это были контакты! 2 августа 1948 года Сталин принял послов трех западных держав и сообщил им, что согласно протоколу, который позднее был опубликован в Москве и Восточном Берлине, Берлин перестал быть столицей Германии, потому что «три западные державы раскололи Германию на два государства». Он повторил, что западные державы утратили право держать свои войска в Западном Берлине, что после окончания блокады в Западном Берлине должна быть введена марка, имеющая хождение в восточной зоне. Сталин сказал, что западные зоны могут быть объединены в экономическом отношении, но там не должно быть правительства. Прежде чем оно будет создано, четыре державы должны прийти к согласию по важнейшим вопросам, касающимся Германии. Если это не удастся, то «восточная и западные зоны будут развиваться различными путями».

Попытка использовать Берлин как средство давления, чтобы воспрепятствовать созданию Федеративной Республики, не удалась, так же как и попытка изгнать западные державы из города и включить его в собственную сферу влияния. Сталин недооценил воздушный мост, недооценил он и своих бывших военных союзников, как и стойкость берлинцев. То ли он понял тщетность своих усилий, то ли он испугался последствий, но в полночь 12 мая 1949 года Сталин отменил блокаду. Ликованию не было предела. Борьба за независимость, эта борьба без оружия, придала молодой немецкой демократии необходимую силу. Берлин стал щитом, за которым три западные зоны смогли превратиться в Федеративную Республику. Но разве на самом деле нам не хотелось несколько иного и большего?

Итак, можно ли было достичь большего? Эрнст Рейтер сказал тогда, что после завершения битвы следовало бы приступить к серьезным переговорам о судьбе Германии. Мы считали и соответственно вопрошали, хотя и сдержанно, почему же западные державы не могут проявить больше гибкости и на какое-то время отложить создание западногерманского государства? Разве Запад не мог сразу же после окончания войны сделать больше, чем он сделал, чтобы обеспечить Польше, Чехословакии и Венгрии статус, хотя бы близкий к статусу Финляндии? Почему бы сейчас не выяснить, нельзя ли как-то выторговать у Советского Союза оккупированную им зону и на каких условиях? Однако никто не был склонен заниматься этим. Никто из союзников. Никто из немецких политиков. Было ли только случайностью, что как раз в тот день, когда была снята блокада, представители Парламентского совета и военные коменданты провели свое последнее совещание по вопросам Конституции? Единство Германии все равно никого не интересовало, и все было рассчитано на то, чтобы придать привлекательность находящейся в стадии становления Федеративной Республике.

Нашим с Рейтером кредо стало то, что Берлин, несмотря ни на что, должен иметь наиболее тесные связи с Федерацией. Это встретило сопротивление не только в нашей собственной партии. В министерствах иностранных дел держав-гарантов образовалась команда «жрецов» статуса, которые вскоре в унисон со своими боннскими коллегами вновь и вновь умело опровергали то, что могло бы развеять их миф о реалиях, существовавших только на бумаге. Даже когда в 1952 году американский верховный комиссар Джон Макклой согласился с Рейтером и высказался за придание Берлину статуса федеральной земли, он не встретил понимания в Бонне. Когда во время строительства стены я вновь потребовал пересмотра позиции союзников относительно создания федеральной земли Берлин, от меня отделались с помощью элементарных юридических трюков.

Съезд СДПГ Западного Берлина. Май 1949 года. Я произнес большую речь, объявив войну тому крылу партии, которое не только мне и Рейтеру казалось недостаточно подвижным… «Кто хочет решить сегодняшние проблемы, должен забыть свой цитатник дома. Кто все время оглядывается назад, может быть кем угодно, но только не радикалом. Партия может иметь прекрасную программу, но проводить при этом никудышную политику или вообще потерпеть крах. Как, впрочем, и наоборот. Случалось, что партии, не имевшие до тонкостей разработанной и научно обоснованной программы, добивались внушительных успехов». В политике закону перемен должна подчиняться не только карта, она, конечно, в первую очередь, но и компас. «Для нас демократия — это не вопрос целесообразности, а вопрос морали», — резюмировал я. Избавившись, таким образом, от заблуждения, в котором пребывали многие немецкие социал-демократы, в том числе и я сам.