Воспоминания - [42]

В первые дни в лагере Касре-Каджар я часто слышал резкие звуки незнакомого мне инструмента, которые особенно резали слух ночью. На вопрос, что это за звуки, мне ответили, что производит их факир, который устроился у входа в парк. Он прибыл бог весть откуда и сидел здесь уже несколько недель, требуя от графа Симонича с факирской наглостью 30 туманов (пол-империала) и лошадь, чтобы совершить паломничество в Мекку. Дожидаясь своего, он устроился у входа в парк под открытым небом, где проводил дни в безделье, курил кальян и дул в большую раковину, время от времени громко выкрикивая: «О господь, где правда?» Позже я увидел этого изверга в человеческом обличье. Голый, лишь в грязной набедренной повязке, с длинными волосами, взъерошенными и нечесанными, свисающими с головы, худой как скелет, с кожей грязного цвета, поскольку он никогда не мылся, он сидел на корточках в тени платана и проводил дни, ничего не делая или, как он утверждал, с молитвой и в тихом раздумье. Он был чрезвычайно воздержан, так как ел только хлеб, виноград или другие фрукты, которые давали ему слуги или караульные сарбазы. Его единственным удовольствием было сосать лед, без которого во время летней жары не может жить ни один персидский крестьянин. Кусочки льда он получал с кухни графа, как и немного табаку для кальяна, без которого не обходится ни один перс; этот кальян, медная чаша и раковина было все его богатство. Так это существо жило у входа в парк до тех пор, пока мы не вернулись в Тегеран, куда он с настойчивостью последовал за нами. Здесь он поселился у ворот нашего дома в нише стены, где просидел всю зиму в холоде и сырости и покинул свой пост только весной, когда граф пожаловал ему 10 туманов, чтобы отделаться от него. Таких факиров в Персии очень много; население терпит их; однако большей частью это притворщики и аморальные люди, которые странствуют по стране, продают амулеты невежественному народу и живут милостыней. Морриер очень метко описал их привычки.

Во время одной из наших поездок по окрестностям Тегерана граф показал мне место у городского рва, недалеко от Казвинских ворот, где были зарыты тела 37 русских, которые погибли во время убийства нашего посланника Грибоедова в Тегеране в 1829 г. После приезда графа Симонича в Тегеран в 1834 г. их останки при его содействии были вырыты темной ночью и перевезены в армянскую церковь, где были похоронены во второй раз в освященной земле. Развалины бывшего дома русского посланника в центре города, где фанатичной чернью был убит Грибоедов со всей его свитой, показал мне потом барон Боде. Мы взобрались на эти жалкие кучи кирпича и глины, и моим глазам предстали еще следы пуль в стенах кабинета несчастного посланника, где он погиб последним, когда толпа сняла крышу дома и открыла стрельбу сверху. Его гибель была позже подробно описана. Из всей миссии спасся лишь юный Мальцев, который находился в этот злосчастный день на охоте, за городом.

В октябре 1837 г. миссия вернулась в город. Наш просторный дом находился в Арке (цитадели), недалеко от ворот Довлет-Дервасси. Дом состоял из четырех довольно просторных дворов, два из которых были обсажены платанами, с бассейнами в центре. Мне отвели уютную комнатку на первом этаже дома, в котором жил граф. Стены, по персидскому обычаю, были разрисованы пестрыми арабесками, цветами и золотом, как и потолок, где были изображены два медальона. В комнате были камин с заслонкой и два маленьких чулана по обеим сторонам для хранения вещей и для слуги. В стенах были сделаны небольшие ниши, куда можно было ставить книги и другие предметы. По всей вероятности, в этих комнатах жили раньше женщины, потому что весь комплекс зданий, который мы получили от шаха на зимнее время, принадлежал ранее персидскому хану, жившему тут с семьей. Я уютно устроился и начал усердно собирать материал относительно персидской армии и управления страной, используя архив миссии.

Наша жизнь в Тегеране была немного однообразной. Каждое утро я пил чай в своей комнате. Между 10 и 11 часами приходил слуга (ферраш) и обращался ко мне со словами: «Нахар бефармайид» («Прошу, пожалуйста, к завтраку») или: «Нахар хазер аст» («Завтрак готов»), приглашая в столовую графа. Здесь собирались мои товарищи по службе: барон Боде, Ивановский и доктор Иениш. Второй секретарь миссии Гутт (поляк) находился тогда в персидской армии на пути в Герат. Вскоре появлялся граф в сопровождении своего сына Николая, красивого мальчика двенадцати лет, и охотничьей собаки. Мы садились за завтрак, который состоял лишь из двух легких блюд, обычно бараньих ребер с картофельным пюре или домашней птицы с овощами, и затем фруктов; замечательное вино из Исфахана или Хи-руза, разбавленное из-за жары водой, услаждало нашу трапезу. Персы-камердинеры (пишхедмат), имевшие привычку оставлять туфли в коридоре, бесшумно ходили в цветных носках по толстому ковру, покрывавшему пол, и объяснялись между собой знаками, что кому надлежало делать: пока мы сидели за столом, они не произносили ни единого слова. После завтрака появлялся кальянчи графа и подавал ему трубку. Одновременно приносили кальяны и наши слуги. Вскоре каждый из нас возвращался в свою комнату. По просьбе графа я ежедневно несколько часов занимался с юным Николаем, веселым, жизнерадостным юношей, которого мало влекло к математике, истории и географии; его страстью были лошади, собаки и охота. Отец баловал молодого человека и питал слабость к своему любимцу. Во второй половине дня я обычно ездил с графом на прогулку, но так как улицы были узки даже для проезда легкого фаэтона, мы ехали верхом до ворот Довлет-Дервасси, где уже стояла наготове коляска, а затем отправлялись за город, сопровождаемые двумя или тремя донскими казаками.