Воспоминания - [2]

Другой сын, Марк Петрович, был человек тихий и служил по гражданской части на Кавказе у графа Гудовича. К сожалению моему наши родовые бумаги остались у брата моего Михаила Ивановича.

Дедушка был городничим сначала в Павловске Воронежской губернии, где подружился и покумился с тамошним соборным протоиереем, знаменитым впоследствии Киевским митрополитом Евгением, которого родственник Александров Василий Дмитриевич женился на старшей дочери моего деда Александре Петровне и был родоначальником жены моей Софии Даниловны. От него унаследовал любовь к музыке (он был скрипач) правнук его Николай Федорович Змиев и праправнук сын мой Сергей Петрович Бартенев. Дедушка с воцарением Павла покинул службу, но прожил еще 25 лет и умер в 1826 году, говорят, свыше 100 лет от роду в полной бодрости. Он простудился, представляясь какому-то проезжему знатному лицу и для того сменивши свой тулупчик на мундирную одежду. Державин, в восьмидесятых годах бывший губернатором Тамбовским[2], останавливался в Липецке у моего дедушки. Тетка моя Надежда Петровна любила вспоминать про него и про его первую супругу Екатерину Яковлевну (рожденную Бастидонову, дочь Португальца Бастидона и кормилицы великого князя Павла Петровича). Тетка вспоминала также, как долго дожидались Гаврилу Романовича к обеду. Он не отпускал никого из приходивших к нему с жалобами и нуждою и, приходя к обеду, говорил: «Я помню, как с покойницею матушкою моей простаивали мы целые часы у Казанского воеводы, дожидаясь его появления». Стихи Державина стали мне известны с самого младенчества. В гимназии я читал наизусть долговязую оду «Водопад».

Деревянный дом наш на Дворянской был насупротив дома моей тетки Ольги Петровны, через улицу, прекрасно вымощенную, по которой, бывало, в ранние послеобеденные часы происходили катанья зажиточных обитателей Липецка. Сидя у окошка с тетенькою в гостиной, я узнавал от нее имена проезжавших, и вообще все домовладельцы длинной Дворянской улицы стали мне известны, так что я теперь могу всех их перечислить. С тетушкою же проводил я целые часы, читая ей вслух всякого рода старинные повести и романы, которые мы брали у Михаила Яковлевича Головнина. Сиднем прожил я несколько лет сряду, охромевши еще до 1839 года. Лестница наверх дома, где были кладовые, была крутая и темная, туда складывали из деревни яблоки и другие плоды; спускаясь оттуда, я упал и расшиб себе чашку на правой ноге. У маменьки хранился целый ряд моих костылей. Ногу обкладывали мне свинцом и глиною, уксусом; лечили меня и бардою[3], для чего я гащивал у Масловых в соседней с Королевщиною Кузовке; там жила приятельница моей матери Наталья Ивановна Маслова, рожденная Вандер, дочь врача при минеральных водах. Супруг же ее Александр Селиверстович был старый вояка и запивоха; помню серебряную медаль 1812 года, с которой он стаивал в церкви. У него было несколько дочерей и единственный сын Лаврочка, которого он отдал учиться в Рязань в пансион при гимназии. Моя мать последовала его примеру, и в марте 1841 года Маслов отвез меня и Николая Федоровича Змиева (сын моей двоюродной сестры Екатерины Васильевны Змиевой, рожденной Александровой). Мы ехали втроем в огромном возке, и Маслов заставлял нас, проездом через деревни, считать число изб, одного по правую руку, другого по левую. Ехали мы разумеется, на своих с большими остановками. В Тамбове еще не было тогда пансиона при гимназии, а в Рязань послали меня еще потому, что мать директора тамошней гимназии Мария Павловна Семенова была родная сестра Варваре Петровне Усовой, которая жила по соседству с нами в Елизаветине у дочери своей Анны Григорьевны Бланк (матери будущего моего зятя Петра Борисовича). Обе эти благочестивые старушки, рожденные Бунины, были нашими старинными знакомыми. Маменька вздумала, было, по тогдашним порядкам задобрить в мою пользу инспектора гимназии Карла Ивановича Шиллинга присылкою ему лошади из нашего завода, но хотя мне шел тогда всего 12-й год, я возмутился этим и просил этого не делать.

О гимназии впереди. А теперь припомню ранние события в моей жизни. Отец мой, Иван Осипович, уроженец Костромской губернии, где у него было небольшое имение на границе Буйского и Солигаличского уездов, скончался 21 июля 1834 года, и я немного его помню. Бывало, по утру посадит он меня к себе за пазуху в большом курпичковом[4] халате и ходит со мной по нашему обширному двору, за которым была у нас целая роща, а налево большая сажалка с рыбою. Звал он меня Петруханом. Помню как привезли его в Липецк из Королевщины; на пути, в так называемом Передельце, верстах в 7-ми от Липецка, постиг его удар, и мне памятно, как водили меня к нему, лежавшему в кабинете, проститься, как выложили его на стол посередине нашей столовой комнаты и под стол подставили корыто со льдом, так как жара стояла страшная. Помню, как за доктором послан был верховым служитель тетушки Надежды Петровны Николай Алексеевич, которого сбросила с себя лошадь и сильно ушибла. Отца хоронили с военной музыкой, так как он состоял в чине подполковника. Он был очень высокого роста и силы необыкновенной. Выбрали его судьей, и протоколисту он сказал наперед, что ежели начнутся взятки, то он его отколотит. Уличенный слуга Фемиды действительно был крепко избит и потом во все трехлетие службы не происходило никаких злоупотреблений. В городе его уважали; купец Ослин вызвался позаботиться о железной надгробной доске ему на Липецком кладбище. Любимая его лошадь «Гнедая» плакала на его похоронах, и с тех пор маменька приказывала запрягать ее только в беговые дрожки, когда, сама правя, объезжала она поля, сопровождаемая верховым старостою Степаном и, к особенному моему удовольствию, мною на задней половине дрожек. На конюшне у нас в городе стояло 12 лошадей, а в деревне процветал конский завод, для которого еще дедушка приобретал Мекленбургских жеребцов.