Воспоминания - [29]

— Вот что, дела я поднимать не стану, но чтобы через час (он посмотрел на часы) чемодан был здесь. Иди!

Не прошло и получаса, как чемодан был чудесно найден.

После смерти дяди к нам в руки попала его записная книжка. Аккуратно на отдельных страницах были сделаны списки вещей, которые хорошо знал и мой отец, и Трутовский, и я, внизу каждой такой страницы имелся шифр, кому отдана вещь. Таких страниц было штук десять. После его кончины, за исключением Трутовского, никто не сдал полученных от дяди на хранение вещей.

В 1922 году, весной, в самый разгар разрухи, дядя заболел воспалением легких и умер. Умирал он мучительно, в холодной квартире, одиноким старым холостяком. Бывала у него тогда его сестра, моя тетка, да я — остальных он принимал неохотно. Умер он, будучи в полном одиночестве, мы в этот момент отсутствовали. После его смерти отец немедленно заявил об оставшихся после него коллекциях Музейному отделу. На квартиру к дяде приехала особая комиссия во главе с И. Э. Грабарем, взглянула на собрания дяди и ахнула. Немедленно была создана особая приемочная группа, которая занялась подробной описью собрания. Нам было разрешено взять только личные вещи. При этой приемке-сдаче присутствовал я. Сдавал я вещи молодому искусствоведу, который в конце дня навешивал на двери печать.

Однажды он мне сказал:

— Я должен уйти; если вам что-либо понадобится в этой комнате, то войдите в нее, я вам оставлю ключ на всякий случай и слепок с печати на картоне, который просто привяжете к задвижке. — Он передал мне слепок и ушел. Я заподозрил провокацию и в комнату не вошел.

Несколько лет спустя жизнь случайно близко свела меня с этим искусствоведом. Однажды он сказал мне:

— Теперь я знаю, что вы неглупый человек, а признаюсь, раньше я думал, что вы просто дурак. Кажется, в свое время, в квартире Сергея Александровича я Вам достаточно толсто намекнул, чтобы вы вошли и взяли хоть что-нибудь после вашего дяди, но вы этим не воспользовались. Ах вы!

Действительно, после дяди у меня осталось лишь два его портрета работы Головина и Браза да испанский бубен с нарисованным на нем Бакстом тореадором. В свое время дядя, зная мое увлечение балетом, передал мне этот бубен с бумажкой, писанной его рукой: «Удостоверение. Сим удостоверяю, что испанский бубен с живописью на нем Бакста приобретен мною у Марии Мариусовны Петипа».

В раннем периоде моей жизни как будто никто так ярко не остался в моей памяти, как перечисленные лица. Все они в той или иной степени повлияли на формирование моего миросозерцания. Одни как непосредственные служители искусства, другие как поклонники и исследователи этого искусства. Отец не случайно остановил свой выбор именно на них — несмотря на свое различное общественное положение и несхожесть профессий, все эти люди объединялись единой пламенной любовью к искусству и большой врожденной или благоприобретенной культурой. Благодарная память о них неизгладима в моем сердце — они дали мне возможность почувствовать многое, что объяснить и чему научить невозможно.

1* А. А. Бахрушин.

2* Черт возьми! (ит.)

3* Много лет спустя П. С. Шереметев осматривал собрание отца. Вдруг, пораженный, он остановился перед общей рамой, в которой висели на видном месте актеры XVIII века, приобретенные некогда у Сухаревки.

4* Курил он всегда пахитоски, которые называл «Аранкиным хвостом». (Примеч. Ю. Бахрушина.)

5* Лабазник — купец, владеющий лабазой — торговым помещением.

6* Алексей Александрович Бахрушин.

7* От фр. escapade — экстравагантная выходка.

Глава третья

Дифтерит, поразивший меня в шестинедельном возрасте, все же оставил о себе память в моем организме — я рос довольно тщедушным и хилым, хотя и не болезненным ребенком. Когда мне было два года, как-то весной меня осмотрел наш семейный детский доктор Р. Ф. Веллинг и заключил, что у меня может развиться слабость легких и что на лето мне необходимо уехать на дачу, куда-либо в сухое место, с сосновым лесом. Родители мои всполошились, стали искать дачу, и кто-то подсказал Измайлово, где мы и поселились на лето.

От этого житья-бытья в моей памяти ничего не осталось, но мои родители, никогда ранее на даче не жившие, приохотились к этому летнему времяпрепровождению, и на следующее лето их снова потянуло за город.

Кроме этого, мой отец и его приятель В. В. Постников были страстными рыболовами — попробовали дачное житье компенсировать экскурсиями на рыбную ловлю, в которых моя мать играла роль и активного рыболова и завхоза. Однако выходило то, да не то.

Наконец припомнили, что старший брат отца Владимир Александрович также и Музиль живали летом в Старом Гирееве, да и сам В. В. Постников в год своей женитьбы провел лето в среднем Гирееве против пруда, что там было не плохо, что в пруду водились приличные караси, и, вспомнив все это, они направили свои поиски в указанном направлении.

Словом, короче говоря, на другое лето дача была снята в Новом Гирееве у первых двух прудов. Я также почти ничего не помню и об этом лете, но зато последующие годы становились для меня все памятнее и памятнее.

Дорогое, милое Гиреево, давшее мне впервые вкусить все прелести русской вольной природы, оно навсегда останется для меня таким, каким я его знавал. Теперь это пригород, но когда мы жили там, это была прелестная старая запущенная барская усадьба и весь гиреевский круг жизни вертелся на дореформенной оси.