Воспоминания бабушки. Очерки культурной истории евреев России в XIX в. - [91]

Тогда в народе распространился слух, что правительство собирается забирать еврейских девочек на фабрики. Возможно, этот слух и возник, чтобы надавить на колеблющихся родителей девочек, которые с трудом соглашались отдавать своих незрелых дочерей замуж за незрелых мальчиков.

Охоту вербовщиков на детей евреи называли бехулес.

Положение было прямо-таки противоестественным. Военная служба неизбежно входила в противоречие со священным наследием еврейских обычаев. Вероятно, в то время и началось вырождение большой части русского еврейства. Девочки-подростки становились матерями, матерями детей, чьи отцы были еще почти детьми. Но несчастные родители шли на любые жертвы. Пусть страдает человек, но вера, но еврейство не должны пострадать!

Немного легче было тем, кто служил в городах, где имелись еврейские общины, снабжавшие солдат-евреев кошерной пищей.

Тяжкие годы солдатчины давали только одно преимущество: если солдат выдерживал невыносимые трудности и дикие зверства начальников и через двадцать пять лет службы все-таки сохранял физическое здоровье, он имел право селиться в любой российской губернии. Иногда это преимущество и удачное стечение обстоятельств позволяли ему разбогатеть. Но такие случаи были редким исключением.

И вот теперь я оказалась в общине николаевских солдат. После Вильны — Гельсингфорс.

В этих условиях мне было очень трудно вести кошерную кухню. Мясо привозили из города, и мне приходилось готовить самой, так как я не хотела полагаться на кухарку-христианку. А сколько проблем возникало перед Пасхой, может понять только религиозная женщина и настоящая еврейская хозяйка.

И все же горячее желание сохранить традицию ради детей и прежде всего верная любовь к мужу помогали мне справляться с трудностями. Недаром в народе говорится: «С хорошим мужем — хоть за море».

Мы искали хорошего учителя для старших детей, но не могли никого найти. Так что муж сам стал учить старшего сына. Но он не был учителем, ему не хватало терпения, он часто срывался. «И что из тебя вырастет, осел ты этакий?» — кричал он на сына. Подчас дело доходило до рукоприкладства. Такое обращение отнюдь не благотворно действовало на ребенка, уроки превращались в муку, мне часто приходилось вмешиваться и умерять страсти. Вскоре уроки прекратились, и мы попытались нанять в качестве учителя одного из солдат-евреев, жившего в крепости. Но он, к сожалению, не принял нашего предложения.

Этот солдат, которого капитан Зоммер обрисовал нам как святого, был настолько необычной и интересной личностью, что я хочу рассказать о нем подробнее. Религиозный, скромный, молчаливый и тихий, он вел почти аскетическую жизнь. Его начальники и товарищи говорили о нем как о Божьем человеке. Все относились к нему с каким-то особенным уважением. Несмотря на свое привилегированное положение, он никогда не пренебрегал служебными обязанностями, всегда точно вовремя являлся на учебный плац и ревностно исполнял свою службу. Все остальное время он сидел, склонившись над Талмудом, в тесной каморке, предоставленной в его распоряжение.

Он питался черным хлебом, квасом, картофелем и сельдью. По религиозным причинам он никогда не ел из общего котла. В субботу ему давали увольнение, чтобы он мог съездить в город и раз в неделю поесть как полагается.

Его знания Талмуда были глубокими и значительными. Мой муж нередко приходил в его крохотную нетопленую комнатушку и часами дискутировал с этим человеком, хотя никто ничего о нем не знал и сам он никогда ничего не рассказывал о своем происхождении. Для мужа часы, проведенные в обществе этого солдата на одиноком острове, были самыми интересными. Оттуда он всегда возвращался в отличном настроении и с восхищением отзывался о своем собеседнике, который числился в полку под именем Аркадия Петрова.

Аркадий Петров не взялся за обучение моего сына, он отклонил нашу просьбу, сославшись на то, что это займет у него слишком много времени.

Прошло полтора года. Наша жизнь под холодным и высоким клочком неба текла мирно и приятно.

Строительство казармы подходило к концу, и муж стал подыскивать себе новое занятие.

Он отправился в Санкт-Петербург, я снова осталась одна с детьми. Стоял декабрь, короткие, пасмурные дни, за которыми следовали штормовые зимние ночи. Для меня это было печальное время.

Днем у меня не оставалось времени для размышлений. Я была занята хозяйством и детьми. Но ночами, бесконечными одинокими ночами я лежала без сна, прислушиваясь к свисту ветра, к вою голодных волков, которых шторм беспощадно гнал в море с замерзших берегов. Я так привыкла к их голосам, что иногда болтала с ними, жалуясь на свою тоску. И получала тысячеголосый ответ. Сначала как бы бормотание, вроде жалоб, плача и стона, такое душераздирающее, что я забывала о собственной боли. Постепенно море успокаивалось, и неожиданно из глубины поднимались радостные, веселые нежные звуки, наполнявшие воздух, как звон серебряных колоколов.

Так проходило время. Наконец спустя несколько недель — какой же долгой может быть одна неделя! — муж вернулся из Петербурга очень довольный, так как его приняли на службу в качестве директора нового банка. Но мы еще оставались на месте до окончательного завершения строительства казармы в крепости Свеаборг.