Воспоминания бабушки. Очерки культурной истории евреев России в XIX в. - [18]
Это показывает, как глубоко проникла любовь к земледелию и освоению целины в кровь евреев. Ведь еврейский закон предписывает сначала посадить виноградник, вспахать поле, построить дом и только потом жениться!
Около часу дня все возвращались из синагоги. На йом-тов (праздник) прибывали гости, их угощали сластями и вином.
Обеденная трапеза состояла из четырех традиционных блюд. Подавались обязательная фаршированная шейка индейки и самые вкусные сорта овощей, которые можно было достать в пасхальное время и о которых бедный еврей в этот праздник мог только мечтать. Эти жирные сладкие блюда, а еще печеная рыба и пышные клецки вызывали страшную жажду. Запивали их старым добрым шнапсом, вином и апельсиновым квасом. После обеда все ложились отдыхать — во всех спальнях, кухнях, на сеновале слышался храп, а мы, дети, пользуясь полной свободой, бежали на луг или в поле поиграть в орехи с соседскими детьми. Этот абсолютный покой в доме продолжался до шести или семи часов вечера. В это время пили чай. После чая мужчины без женщин совершали прогулку, а их жены со своими подругами тоже выходили подышать свежим воздухом; потом все шли в синагогу на вечернюю молитву, ведь сегодня начинался «счет омера»[76].
Счет омера означает отсчет дней от Песаха до Швуэса[77]. В недели омера некогда во время чумы погибло много учеников рабби Акибы, а позже, во время Первого крестового похода, в те же недели происходили многие гонения на евреев, так что это время считается временем траура.
Моя мать не ходила в синагогу, ведь, как и вчера вечером, нужно было накрывать стол седера. Этот второй вечер[78] тоже вызывал особый интерес у нас, детей. Было принято всячески не давать детям спать, чтобы самый младший член семьи мог согласно предписанию задать четыре каше[79] (вопроса): Почему мы едим сегодня пресный хлеб и т. д. Потом полагалось обсудить со старыми и юными домочадцами историческую драму Исхода евреев из Египта более подробно, чем это делает Агада. Нам раздавали яблоки и орехи для игры. Мы бывали очень довольны и оставались бодрствовать до конца седера. Стол был накрыт так же обильно, как и накануне. Но некоторые блюда, салат например, казались немного усталыми, увядшими. И повсюду стоял резкий свежий запах тертого хрена.
В этот второй вечер мы уже не с таким нетерпением, как накануне, ожидали ужина, поскольку еще не проголодались после сытного обеда. Ужин подавался только около десяти вечера, ведь в течение дня не разрешалось готовить и начинать можно было только с наступлением темноты, после появления на небе первых звезд. Ужин состоял из бульона или борща и вареной птицы; жаркого не полагалось, так как зероа, символ жертвы всесожжения, уже стоял на столе. Отец в этот вечер обычно проявлял нетерпение, поскольку следовало съесть афикоман и закончить трапезу до наступления полуночи. Обряды совершались так же, как и накануне, хотя и следовали один за другим немного быстрее и чуть менее торжественно. После завершения второй половины седера снова далеко за полночь пели Песнь Песней, и я не засыпала и слушала до самого конца
Следующие четыре дня называются Хол ха-моэд[80] (будни, полупраздники, когда жизнь протекает почти как в обычные дни и почти все позволено). Правда, у нас в доме жизнь походила скорее на обычные праздники: приходило много гостей на чай, на обед и на ужин.
Многих усилий стоило сохранить в подобающей ритуальной чистоте шмуре, мацу и сосуды. Слуги часто перепутывали посуду. Вспоминаю один случай, произошедший в эрев-йом-тов (канун праздника), за два дня до окончания Песаха.
В кухне лежало довольно много кошерных кур и индеек, то есть они были забиты, ощипаны, обварены кипятком и посолены по всем ритуальным правилам. Тут явилась моя мать, взяла в руки большой нож и стала проверять, не застряло ли где зернышко овса или гречки, которыми откармливали птицу, ведь в этом случае она не годилась для Песаха. И в самом деле! Мать обнаружила зернышко овса в шейке одной из индеек, и тем самым все ее товарки были объявлены хомецом и подверглись запрету на употребление в пищу. Мать была очень сердита. Укоризненно глядя на кухарку, она с победоносным видом причитала: «Вот так подарочек к празднику! Ах ты, растяпа! Где были твои глаза? Ты что, ослепла? Как же ты кошеровала эту птицу? Ты бы и сейчас ничего не заметила. Слава Богу, я, по милости Господней, нашла это овсяное зерно, не то ты всех нас накормила бы хомецом!»
Все труды и затраты пропали, вся птица была ликвидирована, пришлось забивать, чистить и кошеровать другую! Представьте себе, как гневалась хозяйка! Ведь день уже близился к вечеру, пора было готовить еду! И, несмотря на это, ее гнев смягчало чувство радостного удовлетворения, так как Бог сохранил ее от греха. Ведь для правоверного еврея очень важно соблюсти все пасхальные предписания, ибо их нарушение карается преждевременной смертью. Вот почему был исполнен смертный приговор такому же, как ликвидированное, количеству кур и индеек, хотя они во дворе громко против этого протестовали!
В другой раз случилось так, что кухарка варила рыбу, а ее кухонный слуга по ошибке подал ей вместо шмуре обычную мацу. За четверть часа до подачи к столу мать укладывала готовую рыбу на блюдо и обнаружила промах. Мать страшно рассердилась и осыпала слугу заслуженными упреками. Во всем доме происшествие вызвало шум и справедливые нарекания, и ни родители, ни меламед не прикоснулись к так аппетитно приготовленной рыбе! Отец, мать и меламед ели только шмуре-мацу, и посуда у них была особая, в то время как остальные домочадцы поглощали мацу обыкновенную.
Предлагаем современному читателю переиздание брошюры, 1963 года издания, которая с момента выхода в свет стала библиографический редкостью. Называлась она просто и длинно: «Судебный процесс по уголовному делу агента английской и американской разведок гражданина СССР Пеньковского О. В. и шпиона-связника подданного Великобритании Винна Г.». Издало ее столичное издательство «Политиздат». На дальнейшее переиздание этих редчайших материалов в ближайший век можно было не рассчитывать. Но… времена переменились, двери спецхранов отворились, техника и гласность совершили гигантские шаги, общество стало более открытым, и тайное стало явным.
Михаил Николаевич Задорнов был рупором, который без страха и упрёка, не боясь цензуры, произносил вслух то, что многие боялись озвучить. Любая его книга вызывала горячий интерес. И не важно, смешная она была или информативная, любая из них находила своего читателя… Сегодня на этих страницах мы собрали рассказы людей, которые знали Михаила Николаевича не понаслышке. У каждого из них был свой Задорнов. Итак, рассказывают ученики, друзья и коллеги по сцене, товарищи из детства и даже старенькая школьная учительница, которая хорошо помнит своего рано ушедшего звёздного ученика…
Дневник Ивана Чистякова, командира взвода вооруженной охраны на одном из участков БАМа, который он вел в ГУЛАГе день за днем, с 1935 по 1936 год, — вероятно, единственный дошедший до нас источник подобного рода. Не только дневников, но и каких-либо воспоминаний тех, кто находился по эту сторону колючей проволоки, известно очень мало, хотя в системе ГУЛАГа работали десятки тысяч людей. Но вести дневники у них особой потребности не было. Тем более что люди из этих структур хорошо понимали, как это опасно.
В издание вошли три рассказа-воспоминания участника правозащитного движения 1960–80 гг. Виталия Помазова. Первый из них посвящен истории поступления автора в Горьковский (Нижегородский) университет, воспоминаниям об университете, учебе, друзьях, преподавателях, начале диссидентской деятельности и исключении из университета. Второй рассказ повествует о стройбате и аресте, следствии по ст. 70 и 190-1 УК РСФСР в Горьковском СИЗО и лагере в п. Шерстки. В третьей части автор вспоминает о своей жизни рядового правозащитника в годы брежневского застоя, о диссидентской среде Москвы, Горького, Тарусы, Серпухова, об издании самиздатских литературных альманахов, своей поездке к А.Д.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Книга рассказывает о жизни и творческом пути знаменитой актрисы Любови Петровны Орловой. В издании представлено множество фотографий актрисы, кадры из кинофильмов, сценическая работа....
В книге собраны материалы, освещающие разные этапы отношений писателя Корнея Чуковского (1882–1969) и идеолога сионизма Владимира (3еева) Жаботинского (1880–1940).Впервые публикуются письма Жаботинского к Чуковскому, полицейские донесения, статьи из малодоступной периодики тех лет и материалы начатой Чуковским полемики «Евреи и русская литература», в которую включились также В. В. Розанов, Н. А. Тэффи и другие.Эта история отношений Чуковского и Жаботинского, прослеживаемая как по их сочинениям, так и по свидетельствам современников, открывает новые, интереснейшие страницы в биографии этих незаурядных людей.
Предлагаемые вниманию читателей воспоминания Давида Соломоновича Шора, блестящего пианиста, педагога, общественного деятеля, являвшегося одной из значительных фигур российского сионистского движения рубежа веков, являются частью архива семьи Шор, переданного в 1978 году на хранение в Национальную и университетскую библиотеку Иерусалима Надеждой Рафаиловной Шор. Для книги был отобран ряд текстов и писем, охватывающих период примерно до 1918 года, что соответствует первому, дореволюционному периоду жизни Шора, самому продолжительному и плодотворному в его жизни.В качестве иллюстраций использованы материалы из архива семьи Шор, из отдела рукописей Национальной и университетской библиотеки Иерусалима (4° 1521), а также из книг Shor N.
Марек Эдельман (ум. 2009) — руководитель восстания в варшавском гетто в 1943 году — выпустил книгу «И была любовь в гетто». Она представляет собой его рассказ (записанный Паулой Савицкой в период с января до ноября 2008 года) о жизни в гетто, о том, что — как он сам говорит — «и там, в нечеловеческих условиях, люди переживали прекрасные минуты». Эдельман считает, что нужно, следуя ветхозаветным заповедям, учить (особенно молодежь) тому, что «зло — это зло, ненависть — зло, а любовь — обязанность». И его книга — такой урок, преподанный в яркой, безыскусной форме и оттого производящий на читателя необыкновенно сильное впечатление.В книгу включено предисловие известного польского писателя Яцека Бохенского, выступление Эдельмана на конференции «Польская память — еврейская память» в июне 1995 года и список упомянутых в книге людей с краткими сведениями о каждом.
Художник Амшей Нюренберг (1887–1979) родился в Елисаветграде. В 1911 году, окончив Одесское художественное училище, он отправился в Париж, где в течение года делил ателье с М. Шагалом, общался с представителями европейского авангарда. Вернувшись на родину, переехал в Москву, где сотрудничал в «Окнах РОСТА» и сблизился с группой «Бубновый валет». В конце жизни А. Нюренберг работал над мемуарами, которые посвящены его жизни в Париже, французскому искусству того времени и сохранили свежесть первых впечатлений и остроту оценок.